Ты следующий

— Подожди! Стой! Бай Коля, почему?..

— Сиди и не дергайся! Это для твоей же пользы!..

Только на стихотворении «Дифирамбы свободному стиху» он задержался дольше обычного:

Люблю тебя, свободный стих! Люблю твою я человечность. Люблю твою я ежедневность и твою вечность. Люблю тебя, свободный стих! Уже за этот компонент свободы, определяющий твое названье. Люблю тебя, ведь для тебя свобода отнюдь не форма, не парадная ливрея. О, это смысл, суть всей твоей плоти и твоей крови пульс, священное теченье. 1959

А в конце бай Коля рассмеялся:

— Слушай! Своим стихотворением ты им залезешь… не знаю прямо куда… всем этим критиканам.

Кто были «эти критиканы», мне скоро предстояло понять. Потом я попросил прочитать мою рукопись еще и Атанаса Далчева. Этого поэта я открыл для себя только в 1955 году. Причем случайно, копаясь в алфавитном каталоге университетской библиотеки. Внезапная встреча с его поэзией ошеломила меня. Я на одном дыхании прочитал все его стихотворения и выбежал из читального зала. Сел на бронзового льва перед входом и углубился в себя. К жизни меня вернул смех Богдана Митова:

— Чем занимаешься, укротитель львов?

— Я открыл великого поэта.

— Кого?

— Атанаса Далчева! Знаешь такого?

Богдан продолжал смеяться:

— Я работаю с ним в одном кабинете. Если хочешь, могу тебя познакомить…

Я был уверен, что Далчев — поэт другой эпохи, что он не мог быть жив. И уж тем более работать в журнале «Дружинка»…

Но вот мы уже гуляем с ним по Парку свободы. И говорим о свободном стихе.

— Ваш стих больше белый, чем свободный, больше уличный, чем литературный. Совсем скоро он станет всеобщей модой, потому что он эффектный. Вдобавок графоманы сочтут его простым. Тогда наши старые рифмованные четверостишья снова станут новинкой и опять будут привлекательны и даже жизненно необходимы талантливым людям…

•

В боевой праздник труда 1 Мая 1960 года советская ракета сбила суперсамолет американской разведки U-2, который до этого момента считался в своем классе неуязвимым и нервировал русских постоянными рейдами над ними. Пилот смог катапультироваться и приземлиться в кубанской степи. Он добрался до какого-то колхоза, в котором праздновали день труда и были уже настолько пьяны, что приняли его как дорогого гостя. Успел ли Пауэрс (так звали пилота) выпить и закусить, прежде чем его арестовали? Не знаю. Но разразился мировой скандал. Хрущев в то время находился в Париже на встрече глав государств великих держав. Сначала Никита Сергеевич потребовал извинений у президента Эйзенхауэра, а потом пошел косить траву на Елисейских Полях. В рубахе и подтяжках он ловко орудовал косой. А генерал де Голль увещевал его (как утверждал один мой друг по «Бамбуку») словами:

— Господин Хрущев, забудьте о случившемся. В конце концов, человек — это же машина для забвения…

И почему только моя машина для забвения отказывается забыть столько ненужных вещей?

Глава 11 Полярная звезда

Но люблю тебя, родина кроткая!

А за что — разгадать не могу.

Сергей Есенин

Мать Россия, о родина злая,

Кто же так подшутил над тобой?

Андрей Белый

1 июня 1960 года у меня родилась дочь. Это произошло после полуночи, когда звезды горят ярче всего.

«Последним светилом хвоста Малой Медведицы является Полярная звезда… Это пульсирующая, изменчивая, двойная (по мнению некоторых ученых, даже тройная) звезда».

В тот же день на софийском вокзале мы встречали новую сверхзвезду — Евгения Евтушенко. Это было его первое появление вне утробы «злой Родины». Его душа пела: «Россия, я тебя люблю».

«Температура Полярной звезды сравнима с температурой Солнца, но она излучает в 600 раз больше видимого света. Это звезда-сверхгигант».

У Владко Башева была редкая способность радоваться прекрасному, находить его и делиться своими открытиями. Однажды вечером он довольно поздно позвонил мне и сразу после этого пришел в гости, все в ту же единственную комнатушку на улице Тодора Стайнова, п. С собой он принес маленький сборник стихов на русском языке — «Обещание». Владко открыл новый талант. Мы читали, перечитывали и обсуждали эту книгу до рассвета и почти выучили ее наизусть. А книга почти вся звучала как манифест:

Вперед, ломая и угадывая! Вставайте, братья, — в путь пора. Какие с вами мы богатые, безденежные мастера!

Окно запотело и побелело, как новая страница.

После выхода «Обещания» Владко установил и поддерживал письменную связь с нашим новым далеким братом, а однажды сообщил мне, что Женя едет в Болгарию! Поэт, который станет мировым чемпионом по путешествиям, который вместе с Андреем Вознесенским создаст понятие «поэтическая дипломатия», первый свой заграничный вояж совершит на советском туристическом «Поезде мира». Женя заранее попросил нас организовать ему отдельную программу. А это тогда было ой как непросто. Так что нам с Башевым пришлось создать что-то вроде «тайного комитета» по встрече Евгения Александровича Евтушенко. Прежде всего, мы должны были раздобыть разрешение для освобождения его от строгой коллективной программы. Мне предстояло взять «справку» из ЦК комсомола, а Владко — из Союза писателей. Этих целей мы достигли на удивление легко. Георгий Караславов и Георгий Караманев подписали просьбы об «освобождении» Евтушенко, проявив поистине лирическое легкомыслие. В этом мы убедились после того, как по собственной просьбе побывали на приеме у советского посла Приходова. Если он и был удивлен желанием двух молодых поэтов встретиться с ним, то это удивление переросло в изумление, когда мы вручили ему письма от ЦК комсомола и Союза писателей. Приходов вышел из себя:

— Что значит «освободить» поэта Евтушенко? Да кто он вообще такой?! Разве он не достаточно свободен, раз отправился шляться по Европе! Он что, солдат?! А может, арестант?! Я не понимаю, что это за ерунда!

— Речь идет о том, чтобы он мог встретиться с молодыми болгарскими товарищами по перу и с поклонниками.

Посол смотрел на нас с омерзением. Он долго молчал — обдумывал, как выйти из создавшегося положения. Наконец улыбнулся (наверное, самому себе) и подписал исторический документ об «освобождении» Евгения Евтушенко. Какой судьбоносный шаг!

Воодушевившись успехом, мы с Владо явились на перрон, и только тогда перед нами замаячила ужасная проблема: а как мы узнаем нашего друга? Мы же никогда его не видели. Поднять табличку с именем? Этот способ тогда еще не получил распространения.

И вот «Поезд мира» торжественно остановился на старом софийском вокзале. Из него высыпала сотня колоритных советских туристов. Тюбетейки, ушанки, кепки, киргизские белые островерхие шапки, фуражки, старомодные шляпы… Появились знамена. И разумеется, тут же заиграли гармошки. Я подумал, что наша миссия провалилась. Но именно в этот момент появился он. И мы узнали его издалека. Стройный. Ослепительный. Артистичный. Одетый модно, даже немного экстравагантно. Этого человека ни с кем нельзя было спутать — ведь он так походил на свою поэзию. Но и Женя узнал нас. Каким-то своим чутьем. Мы обнялись, как будто были друзьями детства, и пошли вот так, обнявшись, к выходу с вокзала, точно это был выход из прошлого и вход в будущее.

— Братцы, спасите! — твердил Женя. — Румыния и Болгария напоминают мне какое-то гигантское кладбище. Нас водят от памятника к памятнику, от одной братской могилы к другой. Неужели в Софии нет ни единого варьете? Староста нашей группы — калмык. С ним шутки плохи. Когда вы увидите, что он постоянно шевелит губами, то не подумайте, что у него болезнь Паркинсона. Просто он беспрестанно нас считает — а вдруг кто-нибудь сбежал?..

И тут мы победоносно взмахнули нашей magna carta libertatum. Калмык был повержен, и Женя процитировал пародию на строку Маяковского «лет до ста расти нам без старости», которая при замене одной буквы означала свободу от калмыка.