Ты следующий

•

И вот я снова был командирован в Бургас. Христо Фотев устроил мне встречу с художником Георгием Баевым-Джурлой. Критика ославила этого творца, приклеив ему эпитет «упадочный». А меня влекли его затянутые сиреневой дымкой приморские пейзажи. И я сказал, что хотел бы купить одну такую картину. Художник смерил меня взглядом скептика:

— Ты… хочешь… купить?!

— Да. Я кое-что отложил из гонорара за свою последнюю книгу.

Джурла признался, что никогда еще не продавал картину частному лицу. Я же, задетый его недоверием, не стал признаваться, что покупаю картину впервые. Так или иначе, но в мастерской у него стояли всего три полотна, с которыми он готов был расстаться. Я сделал выбор немедленно. И думаю, выбор правильный. Небо. Море. Земля. Три обнаженных дерева. И одинокая женская фигура с детской коляской.

— Как называется эта картина?

— Откуда мне знать…

— Ладно, тогда знай, что она называется «Вечность».

— Сойдет.

Но цена вечности оказалась большей, чем та сумма, которой я располагал. Я пошел в окружной комитет комсомола и довольно легкомысленно сболтнул, что решил купить себе картину, из-за чего хочу взять 100 левов взаймы в счет моей зарплаты в ЦК. Я даже представить себе не мог, насколько смешной и подозрительной показалась моя просьба. Потом я отдал деньги художнику и забрал картину. Оставил ее, запакованную, в комитете, и мы с Джурлой отправились на прощальную прогулку по волнорезу: вечером я должен был ехать домой. Какой-то боцман упражнялся в стрельбе из пистолета. Мы тоже решили посоревноваться, и… Джурла выиграл. Я его поздравил, а он в ответ:

— В футбол я играю еще лучше.

Когда по дороге на вокзал я зашел, чтобы забрать картину, то увидел, что она распакована и повешена на стену. Весь комитет ходил вокруг и посмеивался:

— Браво, Любо! Твой вкус для нас непостижим. И признайся, зачем тебе понадобились те двести левов, которые ты взял из кассы?

Какие еще двести?! Я ведь заплатил целых семьсот! Короче, эти разговоры меня разозлили.

— Такие, как вы, преследуют Джурлу и мешают ему жить!

— Никто его не может преследовать, потому что его брат — местный начальник милиции.

Картина «Вечность» — одна из самых дорогих моих реликвий. Я люблю ее, а она, кажется, меня. Как-то ее взяли на выставку в Индию. Там все картины потерялись. Их засунули на склад на какой-то пристани. После разных перипетий картины вернулись, разъеденные солеными океанскими ветрами и погрызенные портовыми крысами. Крыши Дечко Узунова рухнули. Пастушьи собаки Златю Бояджиева разбежались. И только моя «Вечность» уцелела, потому что мы с вечностями любим друг друга.

«Полярная звезда — это трон Всевышнего. Столп, на котором держится небесный шатер. Золотая колонна вечности».

•

Стояла поздняя осень. Георгий Караславов вызвал меня в свой кабинет. Он держался торжественно и загадочно:

— Слушай, поэт (это обращение было его фирменным), мы решили на тебе испытать ваше проблематичное поколение — годится оно на серьезное дело или нет. Твое имя внесено в список очень ответственной делегации, командированной в Москву. Руководителем назначен товарищ Гошкин, а ты должен будешь учиться. Будешь присутствовать на всех мероприятиях, причем одетым прилично. Официально! А не так, как вы шляетесь по вашим бамбуковым рощам. Будешь каждый день бриться и т. д.

Когда я пересказал Доре напутствия Караславова, она обиделась:

— А ты что, разве плохо одет?

И тут же купила мне меховой воротник, меховую подкладку к кожаному пальто и шапку.

Вечером перед вылетом у нас в квартире появился Асен Босев. До него дошел слух, что я собираюсь в командировку, так вот, он интересовался, раз уж я такой ловкий, то не смогу ли передать его брату в посольстве кое-какие мелочи к празднику.

— Ну конечно, — ответил я.

И тогда он вручил мне ящик с соленьями.

В аэропорту я поразил всех тем, что появился в немецкой шапке, в пальто с каракулевым воротником и с ящиком, обмотанным проволокой, в руке. Я и сам себя не узнавал. Но пограничники не усомнились в моей идентичности.

Наш самолет вылетел с огромным опозданием, потому что везде был туман. Наконец нас подняли в воздух на новом реактивном Ту-104 — боевой машине, приспособленной к нуждам гражданской авиации. У меня все еще не было опыта в воздушных одиссеях, и я волновался. В какой-то момент я почувствовал, что в районе сердца у меня разливается какое-то мокрое пятно. Полез в карман своего «официального костюма» и понял, что моя ручка потекла. У Ту-104 все еще не было хорошей герметизации.

А мой руководитель — товарищ Гошкин — разговаривал с писателями Богомилом Ноневым и Александром Чаковским, которые случайно летели тем же рейсом. Что бы ни сказал бедный Богомил Нонев, Гошкин все время парировал, что он сам писал об этом еще в 40-е годы, причем непременно упоминал название своей статьи. В какой-то момент Гошкин повернулся и ко мне:

— А ты ее читал?

Я с ужасом осознал, что не держал в руках ничего из того, что написал мой руководитель. Он это почувствовал, потому что, цитируя свою следующую статью, снова спросил, читал ли я ее. И я снова признался, что нет.

— Ну да, ваше поколение очень невежественно, — заметил Гошкин.

И я понял, что гибну. Но вскоре возникла новая, еще более неприятная опасность. Появилась стюардесса и сообщила:

— Товарищи, погода нелетная. Москва закрыта. Ленинград закрыт. Киев закрыт. Харьков закрыт… Посадка в Симферополе…

Мы приземлились на секретном военном аэродроме. Нас быстро посадили в автобус с закрашенными стеклами и повезли в город. От Симферополя у меня в памяти остались огромная труба и еще огроменный столб грязного дыма, валившего из нее. Нас поселили в новой примитивной гостинице. До последнего дня социализма меня преследовал невыносимый запах советского паркетного лака, которым в этой гостинице до блеска лакировали действительность.

Даже Александр Борисович Чаковский не смог договориться о том, чтобы Гошкин позвонил своей жене в Болгарию. Здесь, в этой запретной, закрытой для посторонних глаз и ушей России, мы будто выпали из пространства и времени. «Нелетная погода» продолжалась достаточно долго для того, чтобы дома началась паника. Привыкшая к регулярным звонкам, бедная Ее Сиятельство (супруга Гошкина) изволила сильно обеспокоиться. На вопрос, что случилось с нашим самолетом, последовал ответ: такой самолет на территории Советского Союза не приземлялся. Печаль, темная, как симферопольский дым, окутала родную Софию. Доре позвонили по телефону, чтобы подготовить ее к худшему и заверить, что она еще молода и у нее вся жизнь впереди, так что отчаиваться не стоит. Говорят, был заказан и некролог. Есть такая примета: если твой некролог напечатали при жизни, ты проживешь долго.

После этого первого приключения мы все-таки добрались до Москвы.

Нас поселили в гостинице «Пекин» на площади Маяковского, на которой к тому времени уже начали бушевать бурные поэтические страсти. На нашу делегацию выделили один номер с двумя спальнями. В ресторане оказалась настоящая китайская кухня. Можно было выбрать гнездо ласточки по-пекински, утку по-кантонски или трепангов. Тогда в Советском Союзе еще существовал — и даже процветал — социализм. Так что гостям деньги не требовались. Какой-то невидимый дух шел за нами следом и платил по счетам.