Ты следующий

А что значил для нас визит Хрущева именно тогда, когда он был на пике своих возможностей и славы?

Человеческие воспоминания — это хамелеоны. Они представляют собой прошлое, которое постоянно приспосабливается к цвету настоящего. И все же — на что еще нам ссылаться?

Между 1956 и 1963 годами я видел в Хрущеве олицетворение спасительных исторических перемен. Десталинизация стала основным мотивом моего творчества. Я верил в его ложь, в то, что он восстанавливает чистые ленинские нормы и идеалы. Хрущев был актером, не подходящим для своей великой роли. Но он сыграл ее с наглостью и смелостью. В посредственном спектакле… Драматическая эпоха предоставляла материал для пьес и пострашнее.

Что осталось от этого «театрального оживления» и дошло до сегодняшнего дня?

Мне вспоминается одна из наших «мизансцен».

Подписная кампания газеты «Литературен фронт». Мы объезжали поселки Хасковской области. Встречались с организованными и ни о чем не догадывающимися читателями и поклонниками. Купались с Божидаром Божиловым в радиоактивных водах Арды. Лежали, чтобы обсохнуть, на ящиках с тротилом, приготовленных для взрывов в шахтах. Наконец, опять вернулись в Хасково.

Руководителями редакционной бригады были два члена ЦК БКП: Славчо Васев и Лозан Стрелков. Вероятно, по этой причине окружной комитет и организовал ужин в загородном ресторане «Кенана». Оказалось, что на ужине будут присутствовать и другие высочайшие гости из ЦК: Васил Иванов, завотделом пропаганды, и Георгий Боков, главный редактор газеты «Работническо дело». А кто-то приобщил к этому мероприятию и Георгия Джагарова, приехавшего на премьеру своей пьесы («Двери закрываются» или «И завтра будет день» — точно не вспомню…). Автор этого коктейля Молотова из видных персон, наверное, думал, что дружен и с экономией и с политикой! Наивный!

Джагаров пришел в легком подпитии и захотел сразу же поднять тост. Театр так театр! Он начал загадочно:

— Я пью половину этого бокала за присутствующих — и до дна за тех, кого с нами нет!

Воцарилось удивленное молчание.

— Смотрю я на этот стол и думаю, когда же наконец появится пастух с посохом и врежет хорошенько тем, кто задумал эти екатерининские походы в народ!..

Джагарова насильно усадили на место. Одни многозначительно покашливали. Другие хохотали. Славчо Васев плакал. Кто-то из местных начальников попытался исправить положение:

— Товарищи, поскольку Джагаров начал с шутки, я, если позволите, продолжу в том же духе. Товарищи из ЦК, Хасковский округ начинается с буквы «X» и, по закону алфавита, всегда оказывается в хвосте! И мы здесь этот звук «X» почти не произносим. Мы говорим Асково. Зачем нам нужна эта буква «X»? Я пью за исключение буквы «X» и за то, чтобы наш округ всегда занимал первое место! Ваше здоровье!

Глупая шутка могла бы, пожалуй, развеселить нас, если бы некий пожилой товарищ не произнес театральным шепотом:

— Насчет Хрущева — тут ты прав, пускай его исключат! Но букву «X»… зачем? С нее начинается столько важных слов…

Товарищи из ЦК поспешили покинуть это неуправляемое сборище. За ними ушли почти все остальные. Но мы — компания из нескольких человек — пересели на балкон, чтобы выпить там за столиком с героем вечера Джагаровым. Кто-то его поздравлял. Кто-то ждал продолжения спектакля. И оно не заставило себя долго ждать.

«Кенана» опустел. Теплые звезды купались в пруду. Оттуда доносилось такое громкое кваканье лягушек, что мы почти не слышали друг друга. Впрочем, то, что мы говорили, могло быть произнесено только шепотом. Мы хотели нового апрельского пленума и суда над убийцами сталинской эпохи, которые по-прежнему были на руководящих постах… Кто-то схватил свой бокал и швырнул его в воду. (По-моему, это был я.) Лягушки замолчали, но немного погодя продолжили свой концерт. Тогда Джагаров кинул в пруд еще несколько бокалов. Йордан Милтенов, который всего только и хотел, что предотвратить безобразие, произнес фразу, ставшую роковой:

— Хватит, Георгий. Ты не оригинален.

Следующая тарелка полетела в более чем оригинальном направлении — в витрину ресторана. Раздался оглушительный звон. И только тогда наша компания испугалась. Минка — сестра Димо Болярова, единственная дама, которая осталась с нами, — попросила меня немедленно проводить ее до Хаскова. Я так и поступил. Когда я возвращался с долгой прогулки, уже светало. Я остановился и даже улегся на траву, чтобы послушать птиц. «Птицы — это оптимисты. Они поют — и пусть поют». Но вдруг до моих ушей донеслись не птичьи трели, а яростные человеческие крики. Они раздавались неподалеку от ресторана. Я, как лазутчик, подполз к злополучному пруду. И передо мной открылось ужасающее зрелище. Кричал сам Лозан Стрелков. Рядом с ним сопел добродушный Славчо Васев. Третьим действующим лицом был Георгий Джагаров. Его пытались заставить выловить из пруда все тарелки и бокалы. Он уже разулся, но утверждал, что вода ледяная…

Вот такая история, достойная досье диссидента — активиста и борца с тоталитаризмом. (А с нами такие истории происходили довольно часто, даже слишком часто.) В те сумасшедшие годы Георгий Джагаров вольнодумствовал наверняка больше, чем прежде, до 9 сентября 1944 года, когда он прослыл активным борцом против фашизма. При этом его так и не признали активным борцом против социализма. Почему? Да потому что ни он, ни все мы вместе взятые таковыми не были. Даже отрицая всю эту скверную действительность, мы делали это во имя своего «чистого и светлого» идеала. Мы создавали прецеденты для диссидентов, явившихся позже.

Подытоживая: не только букву «X» не выкинули из азбуки, но и сам Никита Сергеевич взял да и приехал, чтобы собственными глазами увидеть, что здесь происходит.

•

Однажды весенним днем Славчо Васев пришел на традиционную планерку, сияя от счастья:

— Товарищи, я должен сообщить вам одну чрезвычайно важную и приятную новость: в ЦК приняли наше предложение, касавшееся состава группы журналистов, которые будут сопровождать товарища Хрущева, и дали добро на аккредитацию корреспондента и от нашей газеты. Только три болгарские газеты удостоены этой чести: «Работническо дело», «Земеделско знаме» и мы. Предлагаю эту ответственную задачу возложить на нашего молодого коллегу товарища Левчева.

— Да! Да! — закричали все.

— Значит, будем считать, что возражений нет.

— Его! Назначим его! Точно! Это же его работа…

После собрания Славчо задержал меня в своем кабинете:

— Ты видел, каким единодушным доверием наградил тебя коллектив. Я тебя поздравляю! Но теперь тебе предстоит его оправдать. Нужно будет придумать что-то исключительно сильное и оригинальное. Ты справишься. Мы должны поразить все газеты на этой планете…

Когда я вернулся в отдел, меня встретили громким смехом:

— Ты еще жив?

— Браво! Поздравляем! Ну ты и попал!

Йордан Милтенов был со мной откровеннее:

— Думаю, ты понимаешь, чем объясняется это единодушие. Старые лисы испугались. Они-то знают, каков риск провалиться и насколько ничтожна польза от успеха. Впрочем, успеха вообще быть не может. Потому что и успех тебе навредит.

На следующий день я уже излагал свой план Славчо Васеву. Главной задачей было взять интервью у Хрущева. Славчо смотрел на меня нерешительно:

— Но вопросы? Их трудно придумать.

Я сказал, что уже их придумал. Сто лет назад дочери Маркса — Лаура и Женни — взяли у своего отца интервью, более известное как «исповедь». На традиционные для того времени вопросы, которыми развлекались гимназистки, Маркс дал ответы, благодаря которым мы смогли заглянуть в интимные тайны революционера. Почему бы сейчас не задать те же вопросы Хрущеву? Сегодня он во главе мировой революции…

Славчо обнял меня. Ему очень понравилась эта идея. Но надо было получить благословение ЦК. Туда главный редактор прихватил и меня, так что я лично увидел и услышал то, что произошло. Главный по идеологии выслушал наш план касательно интервью и мрачно улыбнулся. Потом он сказал, что если бы не был знаком со Славчо со времен Сопротивления, то подумал бы недоброе. В его словах звучала угроза: