Ты, тобою, о тебе

Наконец, сели за трапезу. Надежда оказалась зажатой меж нами; я чувствовал ее локтем, а когда опускал голову – взгляд натыкался на вылезающие из-под юбки овалы ее колен; ерзая под моим взглядом, она натягивала на них подол и держалась так, чтоб не мешать нам с Арнольдом. Но беседы в этом шалмане не получалось; так, пережевывали сегодняшнее; однако я, выпив стакан сухого вина, уже чувствовал, как тепло и спокойно мне стало, а Надеждины колени напоминали, что рядом – не лишенное непонятной прелести существо.

Тут в кафе ввалилась новая орава – закончился вечер поэзии; привели сюда и поэтов. Их было двое; невзрачные неопрятные люди неопределенных возрастов, они вели себя хозяевами положения и капризничали; один из них был с гитарой – его тотчас усадили и упросили петь. За столиками, рассчитанными на четверых, теперь умудрялись сидеть по семь-восемь человек; началось нечто свальное; слушать этот гвалт не хотелось, и я попробовал объяснить собеседникам, что мне пора на электричку.

– Старик, да зачем тебе ехать, а утром возвращаться? – стал с жаром уговаривать меня Арнольд. – Я пока один в квартире; поехали ко мне – останешься на ночь, и поговорим нормально!

Я начал категорически отказываться, однако отделаться от него было непросто: он опять прибег к помощи Надежды – теперь и она просила:

– Оставайтесь, а? Ну, пожалуйста!

Меня, между прочим, занимало: в каких они отношениях?.. Хотя какое мне дело? Но тут начало действовать выпитое вино; я размякал, и я доставлял кому-то своим присутствием удовольствие?.. Мы поднялись. Надежда – поразив меня своей бережливостью – собрала все, что осталось у нас на столе, и рассовала в свою и Арнольдову сумки.

4

Поймали такси, и когда, едучи через центр, проскочили мимо поворота на вокзал – заныло ретивое: что я делаю, куда несусь? – и остановиться невозможно: позывные чужой молодости стучат в виски и зовут на приключения; меня уже несло; было страшновато и интересно: что там, дальше? Похоже, и у Надежды то же самое, потому что, когда миновали центральный проспект, затем мост через реку, потом длинную улицу, и свернули куда-то – Арнольд вгляделся в окошко, попросил водителя остановиться, и когда тот притормозил – спросил у Надежды: «Не узнаешь перекресток? Тебе домой пора». Однако она, вжав голову в плечи, не пошевелилась.

– Я с вами хочу! – наконец, сказала она.

– А муж? – напомнил Арнольд.

– Это мои проблемы.

– Ну-у, мать, – покачал он головой. – Я и не знал, что тебе нельзя вина!

– Арнольд Петрович, не будьте занудой, а? – взмолилась она. – Можно, я еще часик побуду с вами? Сегодня такой день!

– Ладно, шеф, поехали! – скомандовал он водителю, и, когда тот тронулся, добавил внушительно: – Только на меня свои проблемы не вешай, ладно?

Надежда тихо хмыкнула, но от ответа уклонилась.

* * *

В единственной жилой комнате запущенной Арнольдовой квартиренки – как в дешевом гостиничном номере: лишь диван-кровать, стол, кресло да два стула. Арнольд принялся объяснять, что привез пока одни «дрова» – остальное перевезет вместе с семьей в мае.

На кухне – полно пустых банок и бутылок, меж которыми нет-нет да мелькнет резвый таракан. Зато есть столик с пластиковым верхом и три табуретки. Здесь и решили обосноваться с ужином.

Оказалось, у Арнольда есть картошка, и Надежда взялась поджарить ее. И, действительно, пока он доставал из холодильника водку, колбасу, маринованные огурцы, резал хлеб и расставлял посуду, – она как-то быстро успела почистить и наскоро поджарить на электроплите сковороду картошки.

Мало того, вместе с прихваченными из буфета бутылками и мятыми бутербродами она извлекла из своей битком набитой объемистой сумки еще несколько мятых алых гвоздик.

– А это у тебя откуда? – удивился Арнольд.

– Да-а… – замялась она. – Еще когда уходили из конференц-зала, я прихватила несколько: все равно ведь завяну т.

– Ну-у, Наде-ежда! – крутил головой Арнольд. – Экая ты сноровистая! Завидую твоему мужу!..

Однако хлопоты неугомонной Надежды на этом не кончились.

– А свечи у вас, Арнольд Петрович, есть? – спросила она.

Тот достал из навесного шкафа пачку свечей. Не было подсвечника; Надежда нашла среди посуды глиняную плошку, закрепила в ней и зажгла свечу и погасила верхний свет… И вот мы за столом: Арнольд – напротив, Надежда между нами. Маленький живой огонь в центре стола как-то сразу сплотил нас в тесный круг; наши лица приобрели графическую резкость, глаза потемнели и заискрились, на стенах заколебались наши тени, и простецкий ужин сразу преобразился в торжественную трапезу… Кому-то из нас выходило произнести нечто, подобающее моменту. Взялся я.

– Мне было необыкновенно приятно встретить тебя, – кивнул я хозяину, – и познакомиться с вами, – сказал я Надежде…

Потом мы говорили с ним обо всем сразу, а из нас двоих больше говорил я – меня подначивали на это, и меня несло – я был в ударе, замечая боковым зрением, как Надежда таращится на меня.

В десять вечера хозяин спохватился:

– А ты что, мать, расселась? Давай-ка домой; я тебя провожу. А ты посиди, – попросил он меня, – я скоро.

Я сказал, что тоже с удовольствием пройдусь, и мы втроем прошли в прихожую, оделись и вывалили на улицу.

* * *

Ветер, дувший весь день, ослабел; зато хлопьями валил снег; его несло и кружило; под фонарями вились снежные струи; газоны, тротуары, крыши домов, – все залеплено снегом; темнели только стены и узкие полосы мостовых, где мчались машины. Вот тебе и весна!.. Снег приглушил звуки; пахло, как в свежевыбеленной комнате, и легко дышалось.

Обрадовавшись снегу, Надежда бросила нас и побежала вперед, подняв лицо навстречу снежному вихрю и декламируя:

Падай, снег, с небесной высоты!Поскорее все собой укрой!Чистоты! – молю я. – Чистоты!..

Повернулась к нам и крикнула:

– Угадайте, чьи стихи?

Естественно, угадать мы не могли.

– Я их в шестнадцать лет писала! – засмеялась она, кружась в неком подобии танца, и вокруг нее кружился снежный вихрь; из нее просто фонтанировала энергия; я вспомнил ее быстрый легкий шаг, когда догонял утром. Всего лишь утром! Казалось, я ее знаю уже давным-давно. Она жила в двух кварталах от Арнольда. Чем ближе к дому, тем озабоченней она становилась.

– Ох, и будет мне сейчас! – не выдержала она: тяжко вздохнула.