Ты умрёшь завтра

Но явление Гриба народу Красного было не единственной странностью, которую осень 1974-го принесла в город. 5-го сентября к доктору Чеху приехал озадаченный Полищук и со словами: «Есть это я побоялся, а что за зверь ума не найду. Может вы, Антон Павлович, разберетесь», вручил доктору Чеху мешок со странным животным.

Далее Полищук поведал, что поначалу принял зверя за глухаря и выпустил в него всю обойму, удивляясь своей на редкость не точной стрельбе. Но позже выяснилось, что все пули достигли цели, следовательно, тварь была живучей, как сам Диавол.

Антон Павлович вытряхнул животное на стол и увиденному поразился. Зверь имел огромные крылья, под два метра в размахе, но крылья были перепончатыми и покрывал их тонкий шелковистый мех, а не перья. Тело также покрывал мех, причем спина была коричневой, а брюшко почти белым, делая зверя похожим на птицу, если смотреть на него издали. Голова сидела на длинной шее и размерами догоняла собачью, а клюв и вовсе смахивал на банан. Но в голове поражал не клюв, но глаза, — они располагались спереди, а не по бокам, как у пернатых. Таким расположением органов зрения природа наделила всех млекопитающих хищников, включая человека, у птиц же встречается довольно редко. Но самое невероятное заключалось в количестве лап, их было четыре и в купе с крыльями получалось шесть конечностей. А строение скелета с шестью конечностями в природе ранее не наблюдалось, мало того, считалось невозможным. И вдобавок ко всему — метровый мускулистый хвост.

— Такая вот зверюга, — подвел итог участковый Полищук. — Что это, Антон Павлович?

— Понятия не имею, — сознался доктор Чех. — Боюсь, мы имеем дело с не известным ранее видом, голубчик.

В этот момент открылась дверь, и на пороге появился историк Семыгин. Выглядел он не важно, осунулся, постарел, но глаза Аркадия Юрьевича снова блестели азартом исследователя, а в плотно сжатых губах угадывалась былая воля и целеустремленность.

— Аркадий Юрьевич! — появление историка Семыгина могло значить только одно — он справился с душевыми муками и возвращался к жизни, чему Антон Павлович премного обрадовался, — проходите, будьте любезны! Мне тут Казимир Григорьевич ребус подкинул. Вот ломаю голову, чтобы это могло быть.

Семыгин приблизился к столу, минуту молча рассматривал животное, затем поднял глаза на доктора Чеха и очень серьезно сказал:

— Это дракон, Антон Павлович.

Полищук хохотнул, но доктор Чех даже не улыбнулся. Он долго молчал, потом тихо произнес:

— Казимир Григорьевич, необходимо запретить жителям города посещать лес. Хватит уже предупреждать, толку от этих наставлений мало. Но именно запретить! Людям надо растолковать, что отныне тайга смертельно опасна для человека.

Участковый Полищук все еще не понимал, в чем суть опасности, он переводил взгляд с доктора Чеха на Семыгина и обратно, моргал и надеялся, что все это шутка.

— Казимир Григорьевич, я не знаю, что это за животное, но одно могу сказать точно, — добавил доктор Чех, глядя участковому в глаза. — Это — детеныш.

Представив себе, что во время своей охоты родители странной зверюги могли быть где-то поблизости, Полищук покрылся холодным потом, затем шумно выдохнул, в задумчивости почесал затылок. Суть угрозы, наконец, дошла до сознания Полищука, поэтому он откланялся и поспешил к председателю горисполкома держать совет, как уберечь жителей Красного от таежных чудовищ.

Когда дверь за Полищуком закрылась, доктор Чех устало произнес:

— Нам тут только драконов не хватало.

— Да уж, — согласился историк Семыгин. — Наша социалистическая действительность все отчетливее смахивает на сказку, верно?

— Есть и положительные моменты — сказки всегда хорошо заканчиваются, — заметил Антон Павлович.

— Боюсь, в нашей сказке счастливой концовки не предусмотрено.

На это Антон Павлович возражать не стал.

Следующие несколько лет драконы никому больше на глаза не попадались, и доктор Чех решил, что подстреленный Полищуком экземпляр — всего лишь казус природы, но никак не представитель целого вида.

— Глава 11 —

…среди множества вещей, которые делают мир

столь загадочным и таинственным,

прежде всего таинственно то, что

при всей его неизмеримости и массивности

его существование висит на единственном волоске,

и этот волосок — каждое данное сознание,

в котором он, мир, существует.

А. Шопенгауэр, «Мир как воля и представление».

Весной 1976-го года доктор Чех получил директиву, в которой говорилось, что по результатам последних исследований Министерства Здравоохранения СССР, отныне решено считать безопасным уровень радиационного излучения 600 микрорентген в час, то есть норму радиационной безопасности увеличили в десять раз. Очевидно, Партия решила, что советский человек помимо иммунитета дополнительно защищен броней коммунистической идеи. Защищает же эта броня его от яда пропаганды капиталистического запада, отчего бы ей и с радиацией не справиться? Антон Павлович несколько раз перечитал бумагу, не зная, смеяться над ней, или плакать.

За последние два года в Красном заболевания поджелудочной железы вышли на первое место, все чаще появлялись онкологические хвори, а процент мутаций новорожденных дошел до числа 35, причем мутации все больше были глубокими, так что младенцы не имели никаких шансов развиться в дееспособных индивидов, и доктор Чех уже всерьез подумывал, не провести ли акцию популяризации абортов. Если еще десять лет назад зачатие и рождение смахивали на лотерею, с довольно большим шансом на успех, то теперь рожать детей в ПГТ Красный становилось преступно. Но поскольку отныне 600 мкР/час (уровень, которым фонила окружающая город тайга, в самом городе фон держался на двух-трех сотнях) для человека стали нормой, областное начальство настаивало, чтобы причины участившихся случаев рака и мутаций заведующий поликлиникой искал в другом. Заикаться о деятельности военных было строжайше запрещено, о чем Антону Павловичу неоднократно напоминал капитан Особого Отдела Червякин, который с регулярностью раз в месяц посещал поликлинику удостовериться, что от врача-вольнодумца не исходит смута. Но никакую смуту сеять в Красном Антон Павлович не собирался. В 76-ом ему было уже 57 лет, и несмотря на то, что внешне он выглядел вполне бодро и подтянуто, в душе он давно устал от борьбы, даже не столько от самой борьбы, сколько от ее бесполезности. Люди болели и умирали, прекратить это доктор Чех был не в силах, и все, что ему оставалось — пытаться свести страдания своих подопечных к минимуму.