Тыл-фронт

Чертищев бесшумно снял со своей постели простыню и положил на стул. Потом стащил изрядно истоптанные сапоги, лег, не раздеваясь, и накрылся с головой байковым одеялом. «Скорей бы выбраться отсюда. Страшно. Больше не пойду ни за какие деньги. Узнают — слопают», — подумал он и забылся в беспокойном сне.

— Чудной какой-то красноармеец, — тихонько, чтоб не услышал гость, шептала мужу Марковна. — Вроде и медалист, а бестолковый. И зачем только таким медали дают?

— Наше дело сторона, — буркнул тот. — Давай спать, а то завтра рано подниматься.

— Ты у меня надежный, не проспишь, — проговорила Марковна.

Встал Белозерский в четыре часа и, прислушавшись к ровному дыханию жены, быстро оделся. Выходя, он с сердцем толкнул носком валенка храпевшего Чертищева. Испуганно вынырнув из-под одеяла, тот сообразил, где находится, и утвердительно закивал головой. Захватив коробку с миной, Чекман бесшумно вышел из комнаты. Рейдовик опустил тяжелую от сна голову на подушки и снова уснул.

Со станции разноголосо доносились гудки паровозов. Жизнь там шла, как хорошо отрегулированный механизм, размеренно вращались колесики, вовремя передвигались рычажки. «Ничего, скоро нарушу ваш покой», — с ненавистью думал Белозерский.

2

Поезд прибыл в Уссурийск. Федорчук подхватил вещевой мешок, вышел на перрон, откуда людской поток вынес его на привокзальную площадь. «Куда же теперь? Товарищ старший лейтенант сказав: прямо. Где ж цей рисуночек?» — рассуждал он сам с собой. Наконец извлек из кармана набросанную Рощиным схему, посмотрел на нее и, никого не расспрашивая, зашагал в город.

* * *

Наложенный в темноте жгут, как только Федорчук возвратился в батарею, санинструктор снял и заменил настоящей повязкой. Против «лечения» Федорчук не возражал: «Знаю, шо загрязнение… Та у хорошого доктора не страшно, — лебезил он перед саниструктором. — Доложи, друже, що ранение поверхностное и ты уже меня вылечив». Но как он ни убеждал санинструктора, как ни доказывал Рощину, что «через пяток днив ничего не будэ», пришлось направляться в госпиталь.

К часу дня Федорчук был уже в приемной. Сдав в регистратуру направление, отыскал свободное местечко и, взглянув на ожидавших приема бойцов, удивленно спросил.

— Вы, друзи, чего зажурылысь? Хвороба доняла? Плюньте! Для солдата боль не страшна. Мабуть от тоски? — и, лукаво подкрутив усы, вдруг тихо запел густым приятным басом:

Гей, ну-мо хлопци,

Добри молодци…

— Кто здесь хулиганит? — набросилась на него выбежавшая из амбулатории рыженькая санитарка.

— Ни, дочка! А спивав я: ефрейтор Кондрат Денисович Федорчук, потому как хлопцы заскучалы. Я, як старший по званию, отвечаю за боевой дух войськ. Он, голубонько, лучше всяких лекарств вылечивает людей. Ну, дивчино рыбчино, канарейка моя, я и заспивав. Ты хосенько, ладнесенько, — подмигнул он ей.

Санитарка, а за ней и привставшие со своих мест бойцы, дружно захохотали.

— Маша, что здесь происходит? — удивленно спросил выглянувший на смех молодой военврач.

— Да вот, Кондрат Денисович лечит своим методом больных, — силилась она сдержать смех.

— Какой Кондрат Денисович? Вы, что ли? — обратился он к Федорчуку.

— Так точно, товарищ военврач! Це я.

— Зачем же вы беспорядки устраиваете? — строго спросил тот. — Что у вас с рукой?

— Прострелена. Та винуват я сам…

— Прострелена? Что же вы здесь сидите? В приемную! — приказал военврач, скрываясь за дверью.

Федорчук виновато взглянул на бойцов, развел руками: ничего не поделаешь, и направился за ним в приемную.

— Раздевайтесь! При каких обстоятельствах были ранены?

— Та ночью. Японцев ловили. Ну, один пидняв руки, а я здуру и нагнувся, щоб выволокти за ноги с пид куста другого. Так вин за винтовку и бах, не целясь. Ну, другий раз я ему бухнуть не дав.

— Кость повреждена? — прервал его врач.

— Та ни. Через мясо проскочила, — убежденно заверил Федорчук.

Санитарка быстро сняла бинты, врач принялся осматривать рану.

— Так, так. Согните руку в локте… Хорошо, очень хорошо! Поднимите. Где чувствуете, боль?

— Нигде вона не болыть, — объявил Федорчук. — Хоть сто раз зигну и пидниму.

— Как не болит? Вы первый у меня, что ли? Придется с полмесяца полежать.

— А потим? — поинтересовался Федорчук.

— А потом в часть.

— В батарею?

— Почему в батарею? Куда направят по выздоровлении.

— Э, ни-и! Не пидходыть такое лечение, — сердито загудел Федорчук, забирая со стола бинты и направляясь к дивану, на котором лежали гимнастерка и нижняя рубашка.

— Вы куда? — удивленно спросил врач.

— До дому! — твердо заявил Федорчук. — Сидеть две недели тут — ще можно. А щоб потом в другую часть… Не-е, так не пиде! У менэ рука не болыть — и все! — Как не болит? Положите белье.

— Товарищ военврач, що угодно, Хочете, зараз пидниму вас циею рукою, як дытыну? Хочете, согну оцю скобочку? — не на шутку разволновался Федорчук, натягивая гимнастерку.

— Товарищ… Кондрат Денисович, — заглянул военврач в направление. — Такой порядок, что я поделаю?

— От я и кажу: отпустите до дому.

Военврач, глядя на Федорчука, задумался.

— Маша, попросите зайти Виталия Корнеевича, если он не занят.

Через две минуты в приемную вошел взъерошенный щупленький старичок с беспокойным лицом.

— Серьезное что? — спросил он, глядя на Федорчука.

— Простите за беспокойство, товарищ военврач первого ранга. Здесь, так сказать, особый случай. У этого бойца ранение руки, и он нуждается в госпитализации, но товарищ категорически отказывается.

— Как отказывается? Чепуха! Разденьтесь! Такой большой и отказывается? Ай-яй-яй! Что это такое? Почему рана не забинтована? — вдруг дискантом закричал он на военврача.

— Он оделся без разрешения. Я не успел.

— Как не успели? Вон, пол-листа исписать успели, Машу за мной сгонять успели, а перевязать не успели? — шумел старик, рассматривая руку Федорчука. — Без разговоров в палату! — заключил он.

— Товарищ военврач первого ранцу! Товарищ доктор! — взмолился Федорчук. — Та я здоровый, як бык. Ну, винуватый я, що прострелили. Так що ж теперь? Семья не знаю де, а вы теперь и последнего лишаете?