Тыл — фронту
Шрифт:
Работать по-старому нельзя. Надо было что-то менять, искать выход. Я работала в смене мастера Николая Баринова на центрально-контрольном пункте, проверяла готовые к сборке детали. Хорошо знала контролеров на всех станочных операциях. Мы подружились, между нами никогда не возникало недоразумений. Коля Баринов, ленинградский рабочий, чуть раньше меня стал кандидатом в члены партии. Влюбленный в технику, он работал на многих станках, мог сделать, кажется, любую деталь. Быстро рос как специалист: рабочий — наладчик — мастер.
Когда мы стали придумывать, искать варианты нового метода контроля, Баринов поддержал нас. Постепенно сложился такой порядок. Рабочий обязан был на каждую операцию предъявить запарафиненный (проверенный в лаборатории) мерительный инструмент, технологический чертеж и первую
Труд был напряженным. Но работать в постоянном режиме все же легче, чем в челночном темпе: подъем — спад — подъем. Особенно это важно в ночную смену, когда в 3—4 часа глаза смотрят, а мозг онемел, выключилось внимание и не фиксирует отклонений. Мы, чтобы избежать такое состояние, перестроились. Ходили обедать раньше обычного (договорились со столовой), а потом читали письма с фронта, сочиняли ответы. Сонное состояние проходило, и мы снова включались в работу.
Наш бригадир нажаловался начальнику отделения, считая, что мы нарушаем порядок, дисциплину. И вот как-то Сергей Владимирович Бильдюгин подошел ко мне и с возмущением стал выговаривать: «Кто вам позволил самовольничать? Почему вне очереди ходите в столовую? Какой пример вы, комсомольцы, подаете — думаете об этом?» Я обиделась за старательных девчонок и ответила: «А вы думаете, почему мы сдаем продукцию двух смен? Не ругать надо, а помогать нам».
Стали думать вместе. Договорились, что Сергей Владимирович в обеденный перерыв (в том числе, и в ночную смену) будет проводить информацию. Люди должны знать, кто как работает, кому и чем помочь, где образуются узкие места и как их устранить. Собрания обязательно начинались с сообщения о положении на фронте. Это особенно интересовало рабочих. Газеты тогда выписывали очень немногим, в основном по бюджетной подписке, для проведения политинформаций. И вот послушать такие информации собиралось все больше народу. Здесь обо всем можно спросить, многое узнать, что-то решить. И легче было включаться в работу после такого перерыва.
После объяснения с Бильдюгиным и цеховое начальство взглянуло на нас более внимательно. Дошло и до начальника ОТК завода. Приходил в цех, расспрашивал, как и что делаем.
Однажды прихожу на смену и не узнаю своего рабочего места. Мой старый обшарпанный стол накрыт листом ватмана и новым стеклом. Рядом в кадушке, тоже обернутой ватманом, возвышался на табурете… фикус. Раньше цветок «проживал» в конторке начальника бюро технического контроля. Спрашиваю, что это за фокус с фикусом? Объясняют, что начальство решило распространять наш опыт, будет школу передового опыта проводить. Фикус попросила убрать на прежнее место. Ребята вмиг его уволокли. А сама задумалась. Верно, опыт есть. Работала на трех из четырех участков цеха, могла проверять почти все детали, допуски все помнила почти наизусть. За три с лишним года со сборки не вернули ни одной детали с моим клеймом.
А школу мы провели. Собрали всех работников технического контроля цеха, пришел и начальник ОТК завода. Я рассказала, как мы работаем, ответила на все вопросы и продемонстрировала нашу методику контроля.
Однажды Вася Шакула с участка клапанов с возмущением рассказал, что нашелся какой-то пакостник — ворует хлеб у товарищей. И пообещал: «Поймаем — отлупим!» Договорились, что выследить надо, а «лупить» — это не по-комсомольски.
Через несколько дней ко мне подвели парнишку лет шестнадцати. Щеки его пылали неестественным румянцем. Серые глаза лихорадочно блестели. Ясно — больной. Спросила в упор: «Ты почему воруешь хлеб у ребят?» В глазах сначала появился
испуг, потом беспомощность и какая-то просительная жалость. Произнес: «Я больной. Доктор сказал, что надо хорошо питаться, а то умру… Туберкулез у меня. А мастер талонов не дает. Я норму не выполняю — сил не хватает…»Оказалось, что Игорь (так звали парнишку) хотел удрать на фронт, когда его с родителями эвакуировали. На вокзалах вылавливали таких «фронтовиков». Про родителей он ничего не сказал, и его направили на Кировский завод в Челябинск. Жаль стало мальчишку. А как помочь? Адреса родителей не знает, найдутся ли они еще. Пошли за советом к парторгу. Йорш договорился, что мастер станет давать Игорю талоны на дополнительное питание. А через несколько дней Йорш подал мне направление в больницу: «Пусть подлечится парнишка».
В то трудное время люди были измучены тяжелой работой, плохим питанием, трагическими вестями о гибели родных на фронте, но в них были сконцентрированы высочайший дух товарищества, солидарности, взаимной поддержки. Без этого бы не прожили. Когда у меня украли хлебную карточку, друзья тайком подкладывали мне под стекло рабочего стола талоны на «удп» (усиленное дополнительное питание) и хлеб. Ежедневно, весь месяц!
Помню, как ликовали, когда наши войска освободили Харьков, и как почернели лица, когда его вновь потеряли. Блокадный Ленинград был частью нашей жизни, нашей гордостью и болью. Все понимали, что ленинградцы скорее погибнут, чем отдадут свой город фашистам. Оставить город, колыбель революции, значит, потерять аккумулятор стойкости. Мы ложились спать и просыпались с мыслью о Ленинграде. Работали с ожесточением. Смены не менялись месяцами. На обед тратили минуты и снова — к станку. Потому и пишу о наших комсомольских делах, чтобы отдать дань уважения тем, кто трудился в лихие военные годы, не щадя своих сил, о тех, кто зовется рядовым тружеником, солдатом и одерживает победы на любом поле: военном, заводском, сельском.
Когда после болезни я вышла на работу, Лев Аронович Йорш «обрадовал» меня: «Партийное бюро поручило тебе сбор подарков к Дню Красной Армии». Я приуныла. Отправили посылки к 7 ноября, к Дню Конституции, к Новому году. И вот — снова! Да осталось ли что у людей для подарков? Собрали бюро ВЛКСМ. Разбили цех на микроучастки. Каждый обязан был поговорить с людьми и выяснить, кто и что может подарить нашим фронтовикам. Выписали материала, и девчата стали шить носовые платки, мастерить кисеты, писали теплые письма. Люди откликались охотно. Несли все, чем можно порадовать наших воинов. Кто-то принес портсигар, кто-то — носки, теплый шарф, варежки. Слесарь с участка шпилек, щеголь, не пожалел расческу в посеребренном футляре.
Отказывались чрезвычайно редко. Однажды мне назвали такого, и я пошла беседовать. Пожилой рабочий сердито сказал, что все отдал, нечего больше посылать. И сын его там, на фронте. Поняла, в самом деле нечего посылать, потому и сердится. Спросила: «А найдутся у вас нитки, иголки, пуговицы для гимнастерки? Боец из боя выйдет, а у него пуговицы оборваны. Вот и пригодятся нитки с иголкой, а к ним еще письмо ласковое. Чем не подарок?» Рабочий заулыбался: «Верно, дочка, хорошо подсказала».
А когда заколачивали ящики, Йорш признался: «Мы не думали, что соберем столько подарков. Молодцы комсомольцы, славно поработали».
Тогда Вера Рыженкова, Исаак Гольдберг, Катя Гречанинова и я были кандидатами в члены партии. Мне рекомендации давали старший мастер сталинградец Точеный, Йорш и комсомольская организация. Лев Аронович попросил: «Ты напиши заявление как-нибудь поинтереснее. А то все, как под копирку». Я обещала постараться. И вот сижу дома над тетрадным листом. Мысленно произношу пылкие слова, горячие обещания. Но рука не смеет написать их. Чего выхваляться, надо сделать, остужаю себя. Себе обещаю всегда работать честно, не избегать трудностей, ничем не запятнать чести коммуниста. Думаю, чем же я могу быть полезной партии? Вспоминаю своих братьев коммунистов-фронтовиков. Один из них погиб. Вместо павших в ряды партии должны встать новые бойцы. И теперь на меня, на моих сверстников партия вправе рассчитывать, надеяться на нашу помощь, на умение работать активно, деятельно. Нам нужно многому учиться, мужать, чтобы хоть в какой-то степени заменить погибших.