Тысяча и один призрак

— Я пойду за вами, чтобы, когда вы войдете в дом, отвести мадемуазель домой.

— А как узнает Марсо, что я именно то лицо, о котором вы говорили?

— Вы передадите ему эту трехцветную кокарду, как знак признательности.

— А чем я могу отблагодарить моего спасителя?

— Вы доверите мне спасение своей дочери, как она вверила мне ваше спасение.

— Идемте.

Он надел шляпу и потушил огонь. Мы спустились при свете луны, озарявшей лестницу. У двери он взял дочь под руку, пошел вправо и по улице Сен-Пер направился на Университетскую улицу. Я шел позади в десяти шагах. Мы дошли до номера сорок, никого не встретив. Я приблизился к ним.

— Это хорошее предзнаменование, — сказал я. — Теперь желаете ли вы, чтобы я подождал или чтобы пошел с вами?

— Нет, не компрометируйте себя больше, ждите мою дочь здесь.

Я поклонился.

— Еще раз благодарю вас и до свидания, — сказал он, держа меня за руку. — Нет слов, чтобы выразить то чувство признательности, которое я питаю к вам. Надеюсь, что бог поможет мне когда-нибудь высказать вам всю свою благодарность.

Он вошел. Соланж последовала за ним. Она также, прежде чем войти, пожала мне руку. Через десять минут дверь открылась.

— Ну что? — спросил я.

— Ну! — воскликнула она. — Ваш друг достоин быть вашим другом. Он так же деликатен, как и вы. Он понимает, что для меня будет великим счастьем, если я смогу остаться с отцом до его отъезда. Его сестра устроит мне постель в своей комнате. Завтра в три часа пополудни мой отец будет уже вне всякой опасности. Завтра в десять часов вечера, как сегодня, если вы захотите получить благодарность от дочери, которая вам обязана спасением отца, приходите на улицу Феру.

— О, конечно, я приду. Ваш отец вам ничего не поручил передать мне?

— Он просил вернуть ваш пропуск, поблагодарить вас и просил прислать меня к нему как можно скорее.

— Это я устрою, как только вам станет угодно, Соланж, — ответил я с грустью.

— Еще надо будет узнать, где я должна буду воссоединиться с отцом, — сказала девушка. — О, вы еще не скоро отделаетесь от меня.

Я взял ее руку и прижал к своему сердцу. Но она подставила мне для поцелуя, как и накануне, свой лоб.

— До завтра, — произнесла Соланж.

И, коснувшись губами ее лба, я не только прижал к сердцу ее руку — я во внезапном порыве прижал ее, такую взволнованную, трепещущую, к своей груди и ощутил ее учащенное сердцебиение.

Я шел домой, у меня на душе было легко, как никогда. Было ли то осознание, что я совершил добрый поступок, или я уже полюбил это очаровательное создание — не знаю.

Не знаю, спал я или бодрствовал, меня будто заполнила гармония природы. Ночь тянулась бесконечно, день был длинен, я торопил минуты и в то же время хотел задержать их, чтобы не потерять ни мига из тех дней, какие мне отведены судьбой. На другой день в девять часов я уже был на улице Феру. В половине десятого появилась Соланж. Она приблизилась и обняла меня.

— Спасен! — радостно воскликнула она. — Мой отец спасен, и вам я обязана его жизнью! О, как я люблю вас!

Через две недели Соланж получила письмо, в котором сообщалось, что ее отец уже прибыл в Англию. На другой день я принес ей паспорт. Взяв документ, Соланж залилась слезами.

— Вы меня не любите! — произнесла она.

— Я люблю вас больше жизни, — возразил я. — Я дал слово вашему отцу и прежде всего должен сдержать это слово.

— Тогда, — решительно сказала она, — я отказываюсь от своего слова. Если у тебя хватает духу отпустить меня, то я, Альберт, не в состоянии тебя покинуть.

Увы! Она осталась.

VII Альберт

Как и в первый раз, так и теперь во время перерыва в рассказе Ледрю царило молчание. Молчание еще более полное, чем прежде, так как все чувствовали, что рассказ подходит к концу, а мэр предупредил, что он, вероятно, не сможет завершить историю, но он, пересилив себя, продолжал:

— Три месяца прошло с того вечера, когда состоялся описанный мною разговор об отъезде Соланж, и с того времени между нами не было произнесено ни одного слова о разлуке.

Соланж пожелала поселиться на улице Таран. Я нанял понравившуюся ей квартиру на имя Соланж. Я знал ее только под этим именем, и она не знала меня ни под каким иным именем, кроме как Альберт. Я устроил ее в качестве помощницы учительницы в женское учебное заведение, чтобы спасти ее от розысков очень активной в то время революционной полиции.

Воскресенье и четверг мы проводили вместе в маленькой квартирке на улице Таран, из окна спальни видна была площадь, на которой мы впервые встретились. Каждый день мы получали письма: одно на имя Соланж, другое на имя Альберта. Эти три месяца были самым счастливым временем в моей жизни. Однако я не оставлял своего намерения, появившегося у меня во время разговора с помощником палача. Я испросил и получил разрешение производить опыты по изучению продолжения жизнедеятельности человека после казни. Эти опыты доказали мне, что страдание ощущалось после казни и должно было быть ужасным.

— А я именно это и отрицаю! — воскликнул доктор.

— И вы, — заметил Ледрю, — отрицаете, что лезвие бьет в самое чувствительное место нашего тела, так как там соединяются нервы? Отрицаете ли вы, что в шее находятся все нервы верхних конечностей, симпатический, блуждающий, наконец, спинной мозг, который обеспечивает функционирование нервов нижних конечностей? Будете ли вы отрицать, что перелом или повреждение позвоночного столба причиняет самые ужасные боли, какие только выпадают на долю человеческого существа?

— Пусть так, — нехотя признал доктор, — но боль продолжается только несколько секунд.

— О, это я в свою очередь отрицаю! — воскликнул Ледрю, совершенно убежденный в своей правоте. — И потом, если боль и длится всего несколько секунд, то в течение этих секунд чувствительность, личность, «я» — живы, голова слышит, видит, чувствует, сознает отделение от своего туловища, и кто станет утверждать, что краткость страдания не возмещается весьма страшной интенсивностью страдания?

— Итак, по вашему мнению, декрет учредительного собрания, заменивший виселицу на гильотину, был филантропической ошибкой и лучше быть повешенным, чем обезглавленным?

— Без всякого сомнения: многие повесившиеся и повешенные вернулись к жизни. И вот они могли передать пережитые ими ощущения. Они сродни ощущениям, вызываемым апоплексическим ударом. Это похоже на сон без особой боли, без переживания какого-либо мучения. На мгновение в глазах замелькает огненный цвет, затем он постепенно бледнеет, переходит в синеву, а потом все погружается во мрак, как при обмороке. Если человеку нажать пальцем на мозг в том месте, где он не защищен костями черепа, он не чувствует боли, он засыпает, и только! То же происходит при сильном приливе крови к мозгу. У повешенного кровь приливает к мозгу, потому что она поступает к голове по сосудам, проходящим вдоль позвоночника и защищенным им, а когда кровь стремится обратно, от мозга, по венам шеи, ей мешает свободно течь веревка, стягивающая шею и пережимающая вены.