Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Покройте все это кожей – получится что-то вроде картошки.

Еще один урок для новичков, на сей раз по патофизиологии: люди болеют. Болезни бывают острые и хронические, но результат один и тот же. В теле происходят изменения. Болезнь – наглядная картина человеческой приспособляемости. Род человеческий способен к метаморфозам, и этого не скрыть. В больнице мы постоянно наблюдаем всяческие видоизменения. В коридорах, над гипсовыми подвесными потолками и в вентиляционных трубах обитают бледные божества: они тихо переговариваются, воздевают перламутровые руки, поднимают бровь – и трансформация начинается, совершается медленный, неуловимый алхимический процесс. Они завладевают плотью, преображают ее, коснувшись губами. Этот ядовитый поцелуй создает новые очертания в анатомическом атласе человека. Галактус, например, постепенно превращается в менгир. Месье Зенон стал напоминать дрожжи. Да, руки и ноги, а также живот, гениталии и голова, которая нужна, чтобы радоваться и страдать, – все по-прежнему на месте, только целостность нарушилась. Кожа приобрела другой цвет и текстуру. Иногда истаивают мышцы, а порой они затвердевают. Шарниры ржавеют, движение затрудняется. Суставы становятся зубчатыми колесами. Болезнь, словно произнесенное наугад колдовское заклинание, превращает человека во что-то иное – в дерево, цветок, ручей, фрукт, животное. Овидий в “Метаморфозах” ничего не выдумал: сходил в лечебницу и потом поэтично описал то, что там увидел. Он был не поэт, а натуралист.

Есть боги. Есть герои. А между ними – полубоги. Например, шеф Викинг. Высокий мужчина со светлыми бровями, которые кажутся совершенно белыми.

Я столкнулся с ним в дверях лифта.

– Амели мне сказала, что ты собираешь разные байки. У меня кое-что есть. Но рассказывать буду САМ!

Эхо его голоса все еще сотрясало коридор грохотом катящихся камней, а он уже сидел у кровати моей пациентки.

– Он хорошо придумал, этот парень, – сообщил он, указывая на меня пальцем. – Байки я люблю. Все любят. У меня есть смешные и не очень смешные. Я вам все расскажу, даже грустные, почему бы нет?

Жар-птица разглядывала его вполне доброжелательно. Когда он вошел в палату, горизонтальная ось координат съежилась. Для пациентки это не имело значения: она уже начала медленное восхождение по вертикали, отделяющей мертвых от живых. Шеф Викинг и она были созданы, чтобы понимать друг друга…

Стоя в сторонке, я слушал его. Однажды его вызвали на дом к “перевозбужденному” пациенту (правда, удачное слово?).

Тут два варианта: либо шеф Викинг не любит “перевозбужденных” пациентов, либо… Нет, пожалуй, второго варианта нет: шеф Викинг их не любит.

Он вошел в комнату. У пациента в полном разгаре приступ агрессии (если в словах “приступ агрессии” поменять довольно много букв, получится “он буянит”).

Типа “сейчас разобью этот хренов телевизор, переверну шкаф, а вы все гады и вообще козлы”.

Шеф Викинг на глазах у остолбеневшей медсестры схватил пациента в охапку, швырнул его на кровать, и пока он там барахтался, накрыл его диванной подушкой и… уселся сверху:

– Закрой пасть! Сейчас же! Иначе задохнешься.

Медсестра перепугалась:

– Доктор, что вы делаете?

– Лечу его.

Пару минут спустя пациент, став тихим и сговорчивым, смиренно проводил бригаду до самой машины.

Думаете, он вел себя жестоко? Шеф Викинг – это шеф Викинг, а не генерал Бэмби или директор Динь-Динь.

Нет, он не кто-нибудь, а ШЕФ ВИКИНГ.

И это работает!

Пациентка из седьмой палаты, ничуть не робея, привела свой довод:

– “Мудрость не имеет нужды в насилии”. Так сказал Толстой [21] .

21

Война и мир. Том II, глава VII.

Он подхватил:

– Мудрость без насилия? Согласен. Но не с психами. Тут, чтобы достичь цели, нужно быть очень искусным и обладать приличными манерами. Я далек от искусства, и с манерами у меня проблема!

Я заметил, что он доверяет прекрасной незнакомке, и это меня не удивило: в одном шаге от великого перехода все условности и запреты отменяются. Тем, кто одной ногой в могиле, все мы не чужие.

Шеф Викинг прочистил горло, и его взгляд затуманился. Я догадался: сейчас он расскажет ту самую историю… которую тяжело вспоминать.

Двадцать пять лет назад – он тогда был совсем молодым врачом – его вызвали на дорожную аварию. Надо было это слышать: его тембр, паузы между словами, мучительные попытки сглотнуть слюну, словно в горле колючая проволока… Он держал эту историю в заточении.

Целых двадцать пять лет?

Нет, это случилось вчера. И правда, для него это случилось вчера, двадцать пять лет тому назад.

– “Пежо двести пять” развалился надвое: сто два с половиной – одна половина, сто два с половиной – вторая. Сплошной металл. Туго скрученный металл. С одной стороны – восемнадцатилетний брат, с другой – четырнадцатилетняя сестра. При ударе обе головы снесло начисто. Одновременно. Погибли вместе. Ничего не осталось.

Он помолчал.

– Плоть.

Снова пауза.

– Спустя два часа в больницу приехали родители: “Здравствуйте, мы хотели бы узнать, что с нашими детьми. Они вроде бы попали в ДТП”.

Ступор.

Он опять замолчал, потом продолжал:

– Мэр, жандармы, пожарные, бригада “скорой” – все наложили в штаны. Никто им ничего не сказал. Я отвел их в свой кабинет. Заставил сесть, закрыл дверь и…

(…)

Мать захотела увидеть тела, обнять их в последний раз. Я объяснил ей, что по закону мы не имеем права открывать патолого-анатомические мешки. Врал, конечно, но голов-то не было, а значит… Мы воспользовались строительной пеной. Пришла мать, обняла одного, потом второго, поцеловала, попрощалась с пеной. Для нее там, в мешках, были сын и дочь. Это и вправду были они. От ее жизни остались лишь клубки пены под пластиковой пленкой, две ее половины разбились, ударившись о дерево.

Он опустил голову. Жар-птица повернулась к окну и стала смотреть на снег, укрывший холмы.

– “Вместе с материнской любовью на заре вашей юности вам дается обещание, которое жизнь никогда не выполняет” [22] , – проговорила она. – Это Ромен Гари.

Шеф Викинг поднялся: он не совсем пришел в себя, но уже обрел обычную уверенность.

– Ну вот, на сегодня все. Зайду завтра. Ждите меня здесь.

Мне всегда нравится, когда он говорит таким тоном. Он запрещает людям умирать.

22

Р. Гари. Обещание на рассвете. Перевод Елены Погожевой.

Шеф ушел, а я в подробностях рассказал пациентке из седьмой палаты об Адриене, о Деде и Бабке Мороз, о Жоржии – старушке, которая пыталась поднять себе настроение при помощи бутылки арманьяка. Но даже не упомянул о человеке-грибе. Мне хотелось, чтобы она повеселилась: ей тоже полезно было поднять настроение.

– Он просто великолепен, этот вождь Викинг! Жаль только, что он не кениец! Он меня заинтриговал.

– Я о нем мало что знаю.

В ее глазах было такое разочарование! Это правда, я не так-то много о нем знал. Но даже это “мало” я превратил ради Жар-птицы в целую эпопею:

– Шеф Викинг хотел стать ветеринаром. Но не набрал проходного балла и поступил на медицинский факультет, что оставило у него привкус горечи, как мундштук во рту лошади: до чего же странен мир, в котором человек, недостойный лечить животных, считается пригодным для лечения людей. В самом начале учебы он представлял себе, что его пациенты ходят на четырех лапах, ревут или блеют. Благодаря этому умственному упражнению он перестал жалеть о том, что все так сложилось.

Я выпил стакан воды, закатал рукава халата и продолжал в итальянской манере, оживленно жестикулируя: