Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

Али же Нур-Эд-Дин и рабыня его благополучно прибыли в Багдад.

Таким образом, народ начал искать его, но не мог найти и следа. В таком положении находились дела в этом городе.

Ну, вот и Багдад, город безопасности: зима со своими холодами миновала, а весна со своими розами появилась, деревья распустились, и воды побежали.

Али Нур-Эд-Дин с рабыней своей сошел на берег и отдал за проезд пять червонцев. Шли они, разговаривая, и судьба привела их в чудные сады, и там они дошли до местечка со множеством длинных скамеек под решетчатой крышей, с которой спускались вазы с водою. В конце этого местечка шел забор с калиткой, которая, однако же, оказалась запертой.

– Клянусь Аллахом, это чудное местечко! – вскричал Нур-Эд-Дин.

– Посидим, о господин мой, на этих скамейках.

Они сели, вымыли лицо и руки и, наслаждаясь журчаньем воды и прохладой от ветерка, заснули.

Сад этот был назван садом Восторгов, а дворец назывался Увеселительным дворцом и принадлежал халифу Гарун-Аль-Рашиду. Халиф приходил отдыхать от забот в эти сады и во дворец. Окна во дворце были высокие, створчатые, зала освещалась восьмидесятью лампами, висевшими кругом, а посередине стоял высший золотой канделябр. Входя во дворец, халиф приказывал своим рабыням открыть окна, а своему собутыльнику Ис-Гаку приказывал петь с рабынями, чтобы размягчить его сердце и успокоить его тревоги. За садом смотрел старичок по имени шейх Ибрагим. Случилось однажды так, что он вышел по каким-то делам и нашел в саду незнакомых мужчин, проводивших время с подозрительными женщинами. Он страшно взбесился на это и, дождавшись прихода халифа, сообщил ему об этом событии.

– Кого бы ты ни застал в саду, – сказали ему халиф, – ты можешь сделать с ним, что тебе угодно.

В этот день, о котором идет речь, шейх тоже вышел по каким-то делам и нашел на скамейке, около входа в сад, двух уснувших людей, прикрытых одним изаром, и проговорил:

– Да знают ли эти люди, что халиф дал мне позволение убивать всех, кого я найду здесь? Этих людей я только немного поколочу, для того чтобы другие не приходили сюда.

Он срезал тоненькую пальмовую палку и, засучив рукава так, что обнажил всю кисть руки, он хотел начать наносить удары, но подумал и сказал в душе:

– О Ибрагим, как же можно бить людей, не зная их обстоятельств? Они, может быть, иностранцы или дети дороги, которых случай привел сюда. Поэтому мне лучше открыть их лица и посмотреть на них.

Они тихонько приподнял изар, открыв их лица, посмотрел на них.

«Какие они красивые, – подумали Ибрагим. – Бить их не годится».

Он снова закрыл их изаром и, подойдя к ногам Али Нур-Эд-Дина, начал тихо почесывать их, вследствие чего Нур-Эд-Дин открыл глаза и, увидав, что ноги ему чешет старик, он покраснел, отдернул ноги и, сев, взял руку шейха и поцеловал ее.

– О сын мой, откуда ты? – спросили его шейх.

– Господин мой, – отвечал Нур-Эд-Дин, – мы иностранцы.

По щекам Нур-Эд-Дина потекли слезы.

– О сын мой, – сказал ему тогда шейх Ибрагим. – Знай, что пророк, Господь да благословит и да спасет его, всегда выказывал великодушие иноземцам. Если хочешь, то встань, входи в сад и развлеки себя.

– О господин мой, – сказал Нур-Эд-Дин, – кому же принадлежит этот сад?

– Сад этот я наследовал от своих родных, – отвечал ему шейх.

Он сказал так только для того, чтобы незнакомцы, не смущаясь, вошли в сад. Нур-Эд-Дин, выслушав его, поблагодарил и встал вместе со своей рабыней, а шейх Ибрагим провел их в сад.

Калитка находилась под сводом, обвитым виноградными лозами различных цветов: красных, как рубины, и черных, как черное дерево. Они вошли в крытую аллею, обсаженную всевозможными фруктовыми деревьями и кустами, где сидели на ветках различные птицы. Соловьи заливались на различные лады, а воркованье горлиц разносилось по воздуху, черный дрозд пением своим напоминал человеческий голос, а дикий голубь точно передразнивал пьяного. Плоды всевозможных сортов уже созрели. Каждого сорта было по два дерева: было два дерева камфарных абрикосов, миндальных абрикосов и куразанских абрикосов, сливы цвета неясного неба, вишни могли привести всякого в восторг, а фиги отливали чудными красными, белыми и зелеными цветами. Цветы сияли, словно жемчуг и кораллы, розы соперничали своим цветом со щечками красавиц; там были фиалки, мирты, левкои, лавеиды, анемоны, и лепестки цветов были покрыты слезами росы. Ромашка улыбалась, показывая свои зубы, а нарциссы засматривались своими темными глазами на розы; апельсины напоминали круглые чашки, а лимоны – золотые шары. По земле пестрели цветы всевозможных оттенков, и всюду пахло весною. Река журчала под пение птиц, а ветерок шелестел листьями. Жара была умеренная, а ветерок нежно лобызал.

Шейх Ибрагим провел их в возвышенную гостиную [156] ; они были очарованы ее прелестью и необыкновенным изяществом и сели у окна. Нур-Эд-Дин, раздумывая о своей прежней жизни, вскричал:

– Клянусь Аллахом, тут превосходно! Это место напомнило мне прошлое и возбудило во мне жар, словно пламя от гхады [157]

Шейх Ибрагим принес им угощения, и они, вымыв руки, поели досыта; после чего Нур-Эд-Дин, поместившись снова у окна, позвал свою рабыню, которая подошла к нему, и они оба, сидя, любовались на деревья, покрытые плодами. После этого Нур-Эд-Дии посмотрел на шейха и сказал ему:

156

Арабские лодки и суда зачастую тянутся бичевою, приделанной к мачте.

157

Гхадой называется весьма горючее дерево, дающее очень яркое пламя. Оно растет на песчаных местах.

– О шейх, нет ли у тебя чего-нибудь напиться? Так как все пьют после еды.

Шейх Ибрагим принес им сладкой холодной воды, а Нур-Эд-Дин сказал ему:

– Мне хотелось бы не такого питья.

– Ты хочешь вина? – спросил его шейх.

– Да, – отвечал Нур-Эд-Дин.

– Спаси меня от него, Аллах! – вскричал шейх. – Тринадцать лет я не пробовал вина, так как пророк (благослови и спаси его, Господи) проклял тех, кто пьет, и тех, кто делает его.

– Послушай, я скажу тебе два слова, – продолжал Нур-Эд-Дин.

– Говори, что хочешь.

– Если ты не будешь ни делать вино, ни пить его, ни приносить, то разве проклятие может коснуться тебя?

– Не может, – отвечали шейх.

– В таком случае возьми этот червонец, – сказали Нур-Эд-Дин, – и эти две серебряные монеты, садись на осла и поезжай, пока не встретишь подходящего человека, который мог бы купить вина. Подзови его и, дав ему две серебряные монеты, скажи ему: «Вот на этот червонец купи мне вина и положи его на осла». Таким образом ты не принесешь вина, не сделаешь его и не купишь, и с тобою не случится ничего, что может случиться с другими.

Шейх Ибрагим, посмеявшись на его слова, отвечал:

– Клянусь Аллахом, я не встречал человека остроумнее тебя и не слыхивал более сладких речей.

– Мы зависим от тебя, – сказал Нур-Эд-Дин, – и тебе надо исполнить наше желание; поэтому принеси нам то, что мы просим.

– О сын мой, – сказал шейх. – Кладовая моя тут перед тобою (это была кладовая с припасами, приготовленными для царя правоверных), войди в нее и возьми, что тебе нужно.

Нур-Эд-Дин вошел в кладовую и увидал серебряную и золотую, осыпанную драгоценными каменьями посуду. Он налил из глиняных кувшинов и из стеклянных бутылок вина во взятую им посуду и начал пить вместе с рабыней, дивясь великолепию принесенных им из кладовой вещей. Шейх принес им душистых цветов и сел на некотором расстоянии от них. Они же с наслаждением продолжали пить, пока вино не стало на них действовать. Щеки у них раскраснелись, глаза разгорелись, как глаза лани, а волосы растрепались; после чего шейх Ибрагим сказал:

– С какой стати сижу я так от них далеко? Почему бы мне не подсесть к ним? И скоро ли мне случится быть в обществе таких двух ясных месяцев?

Он подошел и сел около них на пол, а Нур-Эд-Дин сказал ему:

– О господин мой, жизнью своею умоляю тебя, пододвинься и присоединись к нам.

Он пододвинулся еще ближе, а Нур-Эд-Дин налил кубок вина и, глядя на шейха, сказал:

– Выпей, чтоб узнать, как хорошо и ароматно вино.

Но шейх Ибрагим вскричал:

– Сохрани меня от этого, Аллах! Тринадцать лет я ничего подобного не делал.