Тысяча и одна ночь

И Hyp ад-Дин, услышав от девушки эти стихи, посмотрел на нее оком любви и едва мог овладеть своей душой от великой к ней склонности, и она тоже, так как она посмотрела на всех собравшихся сыновей купцов и на Hyp ад-Дина и увидела, что он среди них — как луна среди звезд, ибо он был мягок в словах, и изнежен, и совершенен по стройности, соразмерности, блеску и красоте — нежнее ветерка и мягче Таснима, и о нем сказаны такие стихи:

Клянусь его лицом и нежными устами, Улыбкою его, в которой волшебство, Одеждою клянусь, пристойными речами, И белизною лба, и кудрями его, Бровями — стражей глаз, чьи тяжелы препоны, Когда нахмурятся и станут строги вдруг, — И завитком волос — они, как скорпионы, Готовы погубить укусами разлук, Клянусь его ланит душистым кипарисом, И жемчугом зубов, и сердоликом уст, И торсом молодым, и стана гибким тисом, Несущим халцедон груди его, — клянусь, И бедрами, что так колышутся в движенье, Что трепетом полны в недвижности самой, И шелковых одежд пленительным скольженьем, Находчивостью слов, веселостью живой. Клянусь, что и ветрам дыханья не хватило, И вся их мощь его дыханием полна, Что красоте его завидует светило, И ноготку его завидует луна».

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот шестьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Hyp ад-Дин услышал слова этой девушки и ее стихи, ему понравилась их стройность (а он уже склонился от опьянения), и он начал восхвалять ее, говоря:

Пьян от любви и от вина, Хочу услышать снова, Как говорит ее струна: «Аллах внушил нам слово!»

И когда Hyp ад-Дин проговорил эти слова и сказал свои нанизанные стихи, девушка посмотрела на него оком любви, и увеличилась ее любовь и страсть к нему. Она удивилась его красоте, прелести, тонкости его стана и соразмерности и, не владея собой, еще раз обняла лютню и произнесла такие стихи:

Меня корит за то, что на него гляжу, Бежит меня, хотя моей владеет жизнью, Стыдит, хоть знает, что душой ему служу, Как будто сам Аллах внушил ему решенье, «Глядите на него, — глазам своим твержу, — Вот на руке моей его изображенье!» Но очи не хотят замены никакой. А сердце лишь ему готово в услуженье. Хотела б вырвать я его своей рукой За то, что зависти во мне не унимает. Я сердцу говорю: «Сыщи себе покой!» Но сердце одному ему всегда внимает.

А когда девушка произнесла эти стихи, Hyp ад-Дин удивился красоте ее стихотворения, красноречию ее слов, нежности ее выговора и ясности ее языка, и его покинул разум от сильной страсти, тоски и любовного безумия. Он не мог терпеть без нее ни минуты и, наклонившись к ней, прижал ее к груди, и она тоже бросилась к нему и вся оказалась близ него. Она поцеловала его между глаз, а он поцеловал ее в уста, сжав сначала ее стан, и начал играть с нею, целуясь, как клюются голубки. И девушка повернулась к нему и стала делать с ним то же, что он делал с нею, и присутствующие смутились и поднялись на ноги, и Hyp ад-Дин застыдился и снял с нее руку. А потом девушка взяла лютню и, ударив по струнам на много ладов, вернулась к первому ладу и произнесла такие стихи:

Этот месяц, склоненьем сводящий с ума. Он нисходит во гневе, как вони с холма. Красотой покоряет он войско свое, А в бою его стан — золотое копье, Если б сердце его стало нежным, как стан, Он возлюбленную обижать бы не стал. О, жестокость и нежность — его красота, Хоть бы эти два свойства сменили места! Пусть простит меня тот, кто корит за любовь. Ты взирай на него, мне же гроб уготовь.

И Hyp ад-Дин, услышав слова девушки и ее дивно нанизанные стихи, наклонился к ней в восторге, и он не владел умом от сильного удивления. А потом он произнес такие стихи:

Мечтал о ней, равнял ее с рассветом, Но жар лучей спалить меня готов. Хотя бы обратилась к нам с приветом, Хоть позвала бы кончиком перстов. Пред красотой теряясь поневоле, Меня спросил хулитель красоты: «Безумцем стал не из-за нее ли?» И я ответил: «Правду молвишь ты». Безжалостнее, чем стрела прямая, Она пронзила все, чем был я жив, И вот лишился сердца и ума я, Я одинок, и слаб, и несчастлив.

И когда Hyp ад-Дин окончил свои стихи, девушка удивилась его красноречию и тонкости и, взяв лютню, ударила по ней самыми лучшими движениями и снова перебрала все напевы, а потом она произнесла такие стихи:

О жизнь души моей, клянусь! Лицом твоим клянусь! Пусть я отчаюсь, от своей любви не откажусь! Когда покинешь ты меня — со мною образ твой, Уйдешь, но память о себе не унесешь с собой. Ты, наполняющий мой взгляд печалью, — знай, что я Не захочу другой любви, я навсегда твоя. Твои ланиты слаще роз, твоя слюна — вино. Ужель мне чашу на пиру испить не суждено?

Hyp ад-Дин пришел от декламации девушки в величайший восторг и удивился ей величайшим удивлением, а потом он ответил на ее стихи такими стихами:

Только глянет в темный небосвод, Полная луна на нем затмится, Лишь глаза к восходу возведет, Меркнет ясноглазая денница. Ты взяла бы слез моих поток И рассказ о страсти оросила. Ей твержу: «Не торопись, стрелок! Ты и так мне сердце поразила!». Нил мел ее слез моей любви, И твоя любовь подобна лести. Молвит: «Золото отдай!» — «Возьми!» «Сон отдай!» — «Возьми с очами вместе!»

И когда девушка услышала слова Hyp ад-Дина и его прекрасное изъяснение, ее сердце улетело, и ум ее был ошеломлен, и юноша завладел всем ее сердцем. И она прижала его к груди и начала целовать его поцелуями, подобными клеванью голубков, и юноша тоже отвечал ей непрерывными поцелуями, но преимущество принадлежит начавшему прежде. А кончив целовать Hyp ад-Дина, девушка взяла лютню и произнесла такие стихи:

Горе мне, горе от брани того, кто хулит. Я в беспокойстве, я жалуюсь — сердце болит. Я и не думала, что униженье найду В той любви, что написана мне на роду. Страстью к себе ты влюбленную поработил, Сердце в мишень для хулителя ты превратил: Я осуждала сошедших от страсти с ума, Я их прощаю, я стала такою сама. Если со мной разлучится, кого я люблю, «Боже, верни поскорее его!» — возоплю.

А окончив свое стихотворение, девушка произнесла еще такие стихи:

Молвит влюбленная: «Ведай, владыка миров, Влага из уст его сладостью нас не поила!» И отвечает владыка: «Он мною таков Создан: и нем все совершенство, и слава, и сила».

И Hyp ад-Дин, услышав от этой девушки такие слова и нанизанные стихи, удивился красноречию ее языка и поблагодарил ее за изящество и разнообразие ее речей, а девушка, когда услышала похвалы Hyp ад-Дина, поднялась в тот же час и минуту на ноги, и сняла с себя бывшие на ней одежды и украшения, и, обнажившись, села Hyp ад-Дину на колени, и стала целовать его между глаз и целовать родинки на его щеках. Она подарила ему все, что было на ней…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка подарила Hyp ад-Дину все, что на ней было, и сказала: «Знай, о возлюбленный моего сердца, что подарок — по сану дарящего». И Hyp ад-Дин принял от нее это и затем возвратил ей подарок обратно и стал ее целовать в рот, щеки и в глаза, а когда это окончилось (вечен только живой, самосущий, наделяющий и павлина и сову!), Hyp ад-Дин поднялся со своего места и встал на ноги, и девушка спросила его: «Куда, о мой господин?» — «В дом моего отца», — ответил Hyp ад-Дин. И сыновья купцов стали заклинать его, чтобы он спал у них, но Hyp ад-Дин отказался и, сев на своего мула, поехал, и ехал до тех нор, пока не достиг дома своего отца.