Тысяча Имен

— Это не…

— Послушай, — перебила Винтер. — Если ты хочешь помолиться за нее или как там у вас принято — я не против. Правда, не уверен, что она бы этого хотела. Она принадлежала… принадлежит, как и все мы, к Свободной церкви.

— Это не молитва, — терпеливо проговорила Феор. — Молитвы суть просьбы к богам, которые пребывают над нами и вокруг нас. Наат — это заклинание, изъявление воли. Ему нельзя не подчиниться.

— Ну ладно, — сказала Винтер. — Валяй, если думаешь, что от этого будет прок.

С минуту Феор сидела молча, обхватив здоровой рукой поврежденную. Она выглядела какой–то беззащитной, и Винтер стало стыдно за свой резкий тон. Она осторожно обогнула лежавшую на полу Бобби и положила руку на плечо хандарайки, надеясь втайне, что этот жест будет принят именно как ободрение.

— Извини, — проговорила она. — Я не хотел так… мне просто тяжело. — Винтер глянула на Бобби и тут же отвела глаза, но было уже поздно. Слезы хлынули с новой силой, и девушка резким движением вытерла лицо тыльной стороной ладони.

— Ты не понимаешь, — прошептала Феор.

Винтер зажмурилась:

— Ты права. Наверное, не понимаю.

— Это ересь, — сказала Феор. Винтер с удивлением ощутила, что девушка вся дрожит, как осенний лист на ветру. — Наистрашнейшая, самая непростительная ересь. Соединить обв–скар–иот с ней — не Избранницей Неба, даже не исповедующей истинную веру! Мать никогда не простит меня. Вся моя жизнь превратится в ничто, станет совершенно бесполезной.

Теперь Феор тоже плакала. Она прижалась к Винтер, и та, не задумываясь, что делает, обняла девушку за плечи. Худенькое тело хандарайки сотрясали рыдания.

— Извини, — повторила Винтер. — Я не понимал, что именно ты предлагаешь.

Каких–то сто лет миновало с тех пор, как в Вордане Черные священники предавали пыткам несогласных, и столетнее, терпимое к инакомыслию правление Свободной церкви стало сдержаннее в обвинениях в ереси. Костры Искупления, пылавшие в Эш–Катарионе, красноречиво свидетельствовали о том, что хандараи относятся к своей религии куда серьезней.

Феор подняла глаза, еще влажно блестевшие от слез, и сделала глубокий вдох. На лице ее появилась решимость.

— Конечно, не понимал. Откуда ты мог знать?

— Я уверен, что Бобби… — Винтер вынудила себя посмотреть на искаженное болью лицо капрала. — Я уверен, что она с благодарностью примет все, что бы ты ни сделала.

— Трудно сказать. Последствия единения непредсказуемы даже для тех, кто готовился к этому всю жизнь. Быть может, она потом проклянет нас обоих.

— Потом? — Винтер заглянула в серьезное личико Феор. — Ты в самом деле думаешь, что она выживет?

— О да. — По губам девушки скользнула едва заметная улыбка. Обв–скар–иот не остановить такой заурядной раной.

— Что это означает — «обв–скар–иот»? — По страдальческой гримасе Феор Винтер поняла, что произнесла это слово из рук вон плохо.

— Таково имя моего наата.

Это Винтер хотя бы понимала. «Наат» означало «заклинание» или «чары», а дословно — «то, что читается» или «чтение».

— Это значит, — продолжала Феор, — что–то вроде «магия для сотворения Хранителя». По крайней мере так меня учили.

— И оно… — Винтер запнулась. — Оно вылечит Бобби?

Феор кивнула:

— Но…

— Но?

Девушка опять глубоко вздохнула и вытерла глаза.

— Я — наатем. Мне дано соединить наат с человеком, но после того, как это произойдет, разорвать связь сможет только смерть. А до тех пор я не смогу соединить наат ни с кем другим. Быть может, мне за всю жизнь суждено свершить только одно соединение. — Она помолчала немного. — Вы спасли меня. Вас было несколько человек, но именно ты дал мне прибежище, хотя мог бы… — Феор осеклась, судорожно сглотнула и продолжила: — У меня нет иного способа отплатить за спасение.

— Феор, — произнесла Винтер, — ты не должна…

— Я так хочу. — Девушка поджала губы. — Вот только…

Она внезапно замолчала. Винтер завороженно смотрела не нее. После долгой паузы хандарайка договорила:

— …я приберегала это для тебя.

— Для меня? Но…

Несмотря на усталость и душевное смятение, Винтер почти мгновенно поняла, что к чему. Обв–скар–иот, сказала Феор, не соединится с мужчиной. Винтер собралась было все отрицать, но при одном взгляде на лицо Феор поняла, что в этом толку нет. Девушка с трудом сглотнула и медленно убрала руку с плеч хандарайки:

— И давно ты знаешь?

— С некоторых пор.

— Но как?..

Феор пожала плечами:

— Я наатем.

«Все дело в магии», — подумала Винтер и спросила:

— Но насчет Бобби ты не знала?

— Я провела с ней слишком мало времени. Рано или поздно я бы поняла.

— Почему же ты ничего не сказала?

— Зачем? — ответила Феор. — Тебе явно хотелось сохранить это в тайне. Ты бы места себе не находила, зная, что мне известен твой секрет. А я опасалась… — Девушка запнулась, покраснела. — Опасалась, что, если ты узнаешь о моем открытии, ни за что меня не отпустишь.

При этих словах Винтер невольно улыбнулась:

— В самом деле?

— Да, но только вначале, — заверила Феор. — Пока не узнала тебя ближе.

«Что ж, могло быть и хуже. Первый, кто меня разоблачил, не говорит по–ворданайски». Винтер покачала головой:

— Боже праведный, как же давно рядом не было человека, который знал бы, кто я такая!

Феор серьезно кивнула:

— Я думала, что, если тебя ранят в бою, я смогу сделать для тебя хотя бы это. Спасти твою жизнь, быть может, как ты спасла мою.

— Но если ты используешь этот свой наат сейчас, с Бобби, мне помочь уже не сможешь, — уточнила Винтер.

Феор вновь кивнула с несчастным видом.

— Действуй, — велела Винтер. — Мне просто придется уж как- нибудь выживать самой.

Она не могла бы сказать, когда именно начала принимать все это всерьез. Видимо, в тихой непреклонной вере Феор было что–то заразное. «Что ж, если это ее утешит, я подыграю ей», — думала Винтер. Непросто помнить, что, несмотря на серьезность, приобретенную за время служения в храме, Феор все еще оставалась ребенком.