Тысяча незабываемых поцелуев

Он выглядел уставшим.

Он выглядел убитым горем.

Он выглядел как человек, который потерял своего сына.

Я вернулась в свою спальню, легла на кровать и взяла свое любимое фото в рамке. Когда я смотрела на влюбленных — красивого мальчика и влюбленно смотрящую на него девочку, я задалась вопросом, что же случилось за последние два года, что Рун стал таким проблемным бунтовщиком.

Затем я заплакала.

Я оплакивала мальчика, который был моим солнцем.

Я оплакивала мальчика, которого однажды полюбила всей душой и сердцем.

Я оплакивала Поппи и Руна — пару, которая была слишком красива и слишком быстро исчезла.

Поппи

— Ты уверена, что в порядке? — спросила мама, поглаживая мою руку. Машина затормозила.

Я улыбнулась и кивнула.

— Да, мама. Я в порядке.

Ее глаза покраснели и в них начали образовываться слезы.

— Поппи. Детка. Ты не должна идти в школу сегодня, если не хочешь.

— Мама, я люблю школу, — пожала я плечами. — К тому же пятым уроком у меня история, и ты знаешь, как сильно я люблю ее. Это мой любимый предмет.

Вынужденная улыбка растянулась на ее лице, и она рассмеялась, вытирая глаза.

— Ты так похожа на свою бабушку. Упрямая как бык и всегда видишь солнце за каждым облаком. Каждый день я вижу ее в твоих глазах.

Тепло расцвело в моей груди.

— Это делает меня на самом деле счастливой, мам. Но со мной правда все в порядке, — сказала я искренне.

Когда глаза мамы снова наполнились слезами, она прогнала меня из машины, сунув мне в руку записку врача.

— Вот, обязательно передай ее.

Я взяла листок, но прежде чем закрыла дверь, наклонилась сказать:

— Я люблю тебя, мам. Всем своим сердцем.

Мама замерла, и я увидела выражение горьковато-сладкого счастья на ее лице.

— Я тоже люблю тебя, Попс. Всем своим сердцем.

Я закрыла дверь и повернулась к школе. Я всегда думала, что это странно — опаздывать в школу. Место было таким тихим и спокойным, своего рода вымершим, полная противоположность буйству во время обеда или безумной толкотне учеников на переменах.

Я отправилась в школьный офис к миссис Гринуэй, секретарю, чтобы передать записку от врача. Когда она протянула мне мое разрешение на выход из класса во время урока, она спросила:

— Как ты, дорогая? Ты держишь эту хорошенькую головку высоко поднятой?

Улыбнувшись ее доброму лицу, я ответила:

— Да, мэм.

Она подмигнула мне, отчего я рассмеялась.

— Вот это моя девочка.

Взглянув на часы, я поняла, что мой урок шел всего пятнадцать минут. Шагая так быстро как могла, чтобы не пропустить остальную часть урока, я прошла через две двери, пока не подошла к своему шкафчику. Я открыла дверцу и вытащила стопочку книг по английской литературе, которые нужны были мне на уроке.

Я услышала, что дверь в конце коридора открылась, но не обратила внимание. Когда у меня было все, что нужно, я закрыла шкафчик локтем и направилась в класс, пытаясь удержать книги. Когда я подняла голову, то замерла на месте.

Я уверена, что мое сердце и легкие перестали функционировать. Примерно в двух метрах от меня стоял Рун, казалось, так же приклеенный к месту, как и я. Высокий и взрослый Рун.

И он смотрел прямо на меня. Кристально голубые глаза пленили меня. Я бы при всем желании не смогла отвернуться.

Наконец, я смогла начать дышать, и мои легкие наполнились воздухом. Как будто с помощью стартового провода, мое сердце начало биться, яростно биться под пристальным взглядом этого мальчика. Мальчика, которого, если быть честной с самой собой, я любила больше всего на свете.

Рун был одет в своем стиле — черная футболка, черные облегающие джинсы и черные замшевые ботинки. Только сейчас его руки были массивнее, его талия была подтянутая и худая, сужаясь у бедер. Мои глаза переместились на его лицо и мой желудок перевернулся. Я думала, что разглядела всю его красоту, когда он стоял под светом фонаря прошлой ночью, но это было не так.

Он стал старше и выглядел более зрелым, и, вероятно, был самым красивым человеком, которого я видела. Его линия челюсти была резко очерчена, прекрасно демонстрируя скандинавский тип лица. Его скулы выделялись, но этим не предавали ему женственности, а едва заметная светлая щетина украшала его подбородок и щеки. Неизменными остались русые брови, которые были нахмурены над его миндалевидными ярко-голубыми глазами.

Глаза, которые даже на расстоянии четырех тысяч миль и временного промежутка в два года, так и не стерлись из моей памяти.

Но этот взгляд, который в настоящее время прожигал меня, не принадлежал Руну, которого я знала. Потому что он был наполнен обвинением и ненавистью. Глаза смотрели на меня со скрытым презрением.

Я сглотнула боль, которая царапала мое горло, боль, которую приносил этот жесткий взгляд. Любовь Руна приносила тепло. А ненависть — холод с арктического ледяного рифа.

Шли минуты, и ни один из нас не шелохнулся. Казалось, что воздух потрескивал между нами. Я наблюдала, как Рун сжал кулаки по бокам. Вероятно, он вел мысленную войну с самим собой. Я задумалась, о чем эта война. Выражение его лица становилось мрачнее. Затем позади него открылась дверь, и Уильям, дежурный по школе, вошел в нее.

Он посмотрел на Руна и на меня, выступая предлогом, который так был нужен, чтобы вырваться из этого сверхнапряженного момента. Мне нужно было собраться с мыслями.

— Могу я увидеть ваши разрешения на выход из класса?

Я кивнула, удерживая свои книги на приподнятом колене, протягивая свое разрешение, но Рун протянул свое перед моим.

Я не отреагировала на его вопиющую грубость.

Уильям проверил его разрешение первым. Рун составлял свой график занятий, вот почему он опоздал. Уильям протянул Руну его пропуск, но он все еще не двигался. Уильям взял мой. Он посмотрел на меня и сказал:

— Я надеюсь, что ты вскоре поправишься, Поппи.

Мое лицо побледнело, когда я задумалась, как он узнал, но затем я поняла, что на разрешении написано, что была у доктора. Он просто был любезен. Он не знал.

— Спасибо, — сказала я нервно и рискнула поднять голову. Рун смотрел на меня, только на этот раз его лоб был испещрен морщинами. Я узнала его озабоченное выражение. Как только Рун заметил, что я смотрела на него, считывая его выражение лица, беспокойство быстро сменилось прежней хмуростью.