Тысяча осеней Якоба де Зута

«Такое переписывание истории, — думает Узаемон, — уже перебор, даже для тебя».

— Но паломничество, — продолжает она, — превосходный повод осмыслить допущенные ошибки.

Лунно — серый кот, крадущийся вдоль стены, попадается Узаемону на глаза.

— Женитьба, знаешь, это как покупка… Что-то не так?

Лунно — серый кот исчезает в тумане, словно и не появлялся.

— Женитьба, вы говорили, мама, это покупка.

— Покупка, да, и если кто-то покупает вещь у продавца и потом находит, что она сломана, тогда продавец должен извиниться, вернуть деньги и надеяться, что все закончится лишь этим. Значит, так: я родила трех мальчиков и двух девочек для семьи Огава, и хоть все, кроме Хисанобу, умерли в детстве, никто не может обвинить меня в том, что я сломана. Я не виню Окину за ее слабое чрево — кто-то может, но я справедливая — и все же факт остается фактом: нам продали бракованный товар. Кто обвинит нас, если мы его вернем? Но многие обвинят нас — все прежние поколения клана Огава, — если мы не отошлем ее домой.

Узаемон отшатывается от приблизившегося лица матери.

Воздушный змей летит сквозь морось на низкой высоте. Узаемон слышит, как шуршат его перышки.

— У многих женщин случалось не два, а больше выкидышей.

— Только опрометчивый крестьянин тратит хорошее семя на бесплодную землю.

Узаемон сдвигает засов, на котором лежит рука матери, и открывает створку ворот.

— Я говорю все это, — улыбается она, — не по злому умыслу, а из чувства долга…

«Теперь, — думает Узаемон, — пришел черед для истории моего приема в семью».

— …потому что именно я посоветовала твоему отцу принять тебя наследником вместо кого-то побогаче или познатнее. Поэтому я несу особую ответственность за все, что касается продолжения рода Огавы.

Дождевые капли падают на загривок Узаемону и катятся дальше, между лопаток.

— До свидания.

Полжизни тому назад Узаемон, в его тринадцатый год, проделал двухнедельное путешествие из Ши коку в Нагасаки со своим первым учителем Канамару Мотоджи, главным специалистом голландских наук при дворе владыки Тосы. После усыновления семьей Огавы Мимасаку, в пятнадцать лет, он вместе с новым отцом встречался с учеными в таких дальних городах, как Кумамото, но с тех пор, как четырьмя годами раньше стал переводчиком третьего ранга, очень редко покидал Нагасаки. Его путешествия юности вселяли надежды, но этим утром переводчика — «Переводчика ли, — спрашивает себя Узаемон, — можно ли меня по — прежнему так называть?» — обуревают более мрачные чувства. Шипящие гуси убегают от своего клянущего их на все лады пастуха. Дрожащий нищий справляет большую нужду на берегу бурной реки. Туман и дым прячут убийцу или шпиона под каждой конической соломенной шляпой и в каждом решетчатом окне паланкина. «Дорога достаточно многолюдна, чтобы спрятать доносчика, — Узаемон размышляет, — но людей не так много, чтобы спрятать меня». Он проходит по мостам реки Накашима, чьи названия обычно повторяет, когда не может заснуть: гордый Токивабаши, Фукуробаши — рядом со складами торговцев материей, Меганебаши — чьи двойные арки становятся кругами в тихие дни, приземистый Уоичибаши, всем мостам мост — Хигашишинбаши, вверх по течению, рядом с местом для казней — Имохарабаши, Фурумачибаши — старый и ветхий, как и его название, шатающийся Амигасабаши, и последний, самый высокий — Оидебаши. Узаемон останавливается у лестницы, уходящей в туман, и вспоминает весенний день, когда он впервые попал в Нагасаки.

Голос, тихий, как у мышки, говорит: «Простите, о, дзунреи — сама…»

Узаемону нужно какое-то время, чтобы понять, что этот «паломник» — он сам. Он поворачивается…

…и мальчишка — оборванец со шрамом вместо глаза протягивает ладони, сложенные лодочкой.

Голос предупреждает Узаемона: «Он просит милостыню», — и паломник удаляется.

«И ты, — голос выговаривает ему, — просишь милостыню, только тебе нужны не деньги, а удача».

Тогда он возвращается, но одноглазого мальчика уже нигде нет.

«Я — переводчик Адама Смита, — говорит он себе. — Я не верю в проклятия».

Через несколько минут он подходит к воротам Магоме, опускает капюшон, но стражник распознает в нем самурая и приветствует его поклоном.

Неказистые и запыленные дома ремесленников облепляют дорогу с обеих сторон.

Гремят ткацкие станки: так — тратта — клак, так — тратта- клак…

Бродячие псы и голодные дети безо всякого интереса смотрят на него, проходящего мимо.

Грязь вылетает из-под колес наполненной фуражом телеги, которая все соскальзывает вниз по дороге; крестьянин и его сын толкают ее в гору, помогая быку впереди. Узаемон останавливается под гинкго и смотрит вниз на бухту, но Дэдзима скрыта густым туманом. «Я меж двух миров». Он оставляет позади политические страсти Гильдии переводчиков, презрение инспекторов и большинства голландцев, обманы и фальсификации. «Впереди — незнакомая жизнь с женщиной, которая может меня не принять, в местах, мне еще неведомых». На вершине гинкго стая жирно блестящих ворон честят друг друга. Телега проезжает мимо него, и крестьянин кланяется так низко, что едва не теряет равновесия. Ложный паломник поправляет обмотки на ногах, убеждается, что обувь в порядке, и продолжает путь. Он не хочет опоздать на встречу с Шузаи.

Гостиница «Веселый Феникс» стоит у поворота дороги, чуть ближе восьмимильного камня от Нагасаки, между неглубокой рекой и каменным карьером. Узаемон входит, ищет глазами Шузаи, но видит лишь обычных путников, пережидающих холодную морось: носильщики паланкинов и грузчики, погонщики мулов, попрошайки, три проститутки, мужчина с обезьянкой, предсказывающей будущее, и бородатый торговец, закутанный до ушей, сидящий чуть поодаль от своих слуг. Пахнет мокрыми людьми, горячим рисом и свиным жиром, но здесь теплее и суше, чем снаружи. Узаемон заказывает чашку пельменей — орешков и заходит в комнату с поднятым полом, волнуясь о Шузаи и пятерых нанятых им воинах. Он не беспокоится о большой сумме, переданной своему другу на оплату наемников: не будь Шузаи абсолютно честным, каким Узаемон знает его, переводчика бы арестовали пару дней тому назад.

Скорее, случилось другое: шустрые кредиторы Шузаи каким-то образом пронюхали о его планах покинуть Нагасаки и обложили со всех сторон, чтобы тот никуда не делся.

Кто-то стучит по столбу: это одна из дочерей хозяина заведения, которая принесла его заказ.

Узаемон спрашивает: «Наступил ли час Лошади?»

— Уже за полдень, самурай — сама, я так думаю, да…

Входят пять солдат сегуна, и все разговоры стихают.

Солдаты оглядывают комнату, полную отворачивающихся лиц.

Взгляд капитана встречается с глазами Узаемона. Узаемон отводит глаза, смотрит вниз. «Не выгляди виновным, — убеждает он себя. — Ты всего лишь паломник в Кашиму».

— Хозяин? — зовет один из солдат. — Где хозяин этой дыры?

— Господа! — Хозяин появляется из кухни и падает на колени. — Какая великая честь для «Веселого Феникса».

— Сена и овса нашим лошадям: твой конюх дал деру.

— Будет исполнено, капитан, — хозяин знает, что ему придется принять плату распиской, которая не будет оплачена без пятикратной взятки. Он отдает команды жене, сыновьям и дочерям, и военных проводят в лучшую комнату в глубине гостиницы. Осторожно, потихоньку разговоры возобновляются.

— Я не забываю лиц, самурай-сан, — бородатый торговец подсаживается поближе.

«Избегай общения, — предупредил его Шузаи, — избегай свидетелей».

— Мы не встречались.

— Но я уверен, что встречались: в храме Рюгадзи на Новый год.

— Ты ошибся, старик. Я никогда тебя не видел. А теперь, пожалуйста…

— Мы говорили о коже ската [74] , самурай-сан, ножнах…

Узаемон узнает Шузаи под накладной бородой и залатанным капюшоном.

74

Кожа ската/гау skin — самая прочная кожа в мире. В средневековой Японии из нее изготовляли боевые доспехи, которые успешно выдерживали самые кровавые бои и защищали воинов от острых мечей противников.

— Ага, вы вспомнили! Дегучи, самурай-сан, Дегучи из Осаки. А теперь, могу ли я надеяться, что вы окажете мне честь, позволив присоединиться к вам?

Служанка приходит с чашкой риса и соленостями.

— Я не забываю лиц, — рот Шузаи полон коричневых зубов, его акцент неузнаваем.

Выражение лица служанки говорит Узаемону: «Что за нудный старый пердун».

— Да, милая, — бубнит Шузаи. — Имена забываются, а лица — никогда…

— Кто запоминается, так это одинокий путешественник, — голос Шузаи доносится из решетчатого окна паланкина. — А группа из шести человек по дороге в Исахая? Мы почти что невидимы. Любой осведомитель в «Веселом Фениксе» не сочтет за труд приглядеться к молчаливому паломнику с мечом. Но уходя, ты уже стал бедолагой, у которого над ухом зудит бородатый человеческий комар. Со мной ты заскучал, и тем самым стал скучным для всех.

Туман окутывает крестьянские дома, стирает дорогу впереди, прячет горные склоны…

Слуги и носильщики Дегучи оказались наемниками Шузаи: их оружие спрятано в полу паланкина. «Тануки, — Узаемон запоминает их вымышленные имена, — Кума, Иши, Хане, Шакке…» Они избегают разговоров с Узаемоном, поскольку так им легче сойти за слуг. Оставшиеся пять наемников должны присоединиться к ним завтра в ущелье Мекура.

— Кстати, — спрашивает Шузаи, — ты захватил с собой тот самый кизиловый футляр?