Тысяча осеней Якоба де Зута

— Доброе утро, сестры.

Сестры отвечают Сузаку хором:

— Доброе утро.

Орито чуть склоняет голову.

— Хорошая погода для нашего первого Дара в этом году! Как наши Дары?

— Два кормления ночью, учитель, — отвечает Яиои, — и еще одно сейчас.

— Превосходно. Я дам каждому по капельке «Сна». Они не проснутся до самого Курозане, где две кормилицы уже дожидаются их в гостинице. Одна из них относила Дар сестры Хацуне в Ниигату два года тому назад. Малыши попадут в надежные руки.

— У учителя, — говорит настоятельница Изу, — есть замечательная новость, сестра Яиои.

Сузаку улыбается, показывая острые зубы.

— Твои Дары будут воспитываться вместе в буддийском храме у Хофу бездетным священником и его женой.

— Подумать только! — восклицает Садае. — Маленький Бинио — сын священника!

— Они получат прекрасное образование, — добавляет настоятельница, — как дети храма.

— Они будут вместе, — добавляет Сацуки. — Родная кровь рядом — лучше не бывает.

— Я искренне благодарю, — голос Яиои лишен эмоций, — владыку — настоятеля.

— Ты сможешь поблагодарить его сама, сестра, — говорит настоятельница Изу, и Орито, которая обмывала Шинобу, вскидывает на нее глаза. — Владыка-настоятель должен прибыть завтра или днем позже.

Страх заползает в Орито.

— Я тоже, — лжет она, — с нетерпением жду возможности поговорить с ним.

Во взгляде настоятельницы Изу читается торжество победительницы.

Бинио, наевшись, сосет все медленнее. Яиои гладит его губы, чтобы он не останавливался.

Сацуки и Садае заканчивают заворачивать девочку. Она готова к путешествию.

Учитель Сузаку открывает свой ящик с лекарствами и откупоривает коническую бутылочку.

Первый удар колокола Аманохаширы вливается в келью Яиои.

Никто не произносит ни слова. За воротами уже ожидает паланкин.

Садае спрашивает:

— А где находится Хофу, сестра Аибагава? Так же далеко, как Эдо?

Второй удар колокола Аманохаширы вливается в келью Яиои.

— Гораздо ближе. — Настоятельница Изу получает чистую, спящую Шинобу и подносит ее поближе к Сузаку. — Хофу — это город — крепость в феоде Суо, следующем от Нагато, всего лишь пять — шесть дней отсюда, если все спокойно…

Яиои смотрит на Бинио, но видит что-то очень далекое. Орито гадает, о чем та думает: о своей первой дочери Кахо, возможно, посланной в прошлом году свечнику в феод Харима, или о будущих Дарах, которые она должна выносить до ее ухода из монастыря через восемнадцать- девятнадцать лет, или, возможно, просто надеется, что у кормилиц в Курозане хорошее, настоящее молоко.

«Передача Даров сродни поминкам, — думает Орито, — а матери даже не могут их оплакивать».

Третий удар колокола Аманохаширы подводит черту.

Пара капель из конической бутылочки падает на губы Шинобу. «Сладких снов, — шепчет Сузаки, — маленький Дар».

Ее брат Бинио, все еще на руках Яиои, рычит, отрыгивает и пукает. Его сольный номер воспринимают без смеха, который вроде бы напрашивается. В келье печально и грустно.

— Время, сестра Яиои, — заявляет настоятельница. — Я знаю, ты отважная.

Яиои в последний раз нюхает молочную шею младенца.

— Могу ли я сама дать Бинио «Сна»?

Сузаку кивает головой и передает ей коническую бутылочку.

Яиои прижимает горлышко к губам Бинио: его маленький язычок лижет.

— Какие составляющие, — спрашивает Орито, — входят в «Сон» учителя Сузаку?

— Кто-то у нас акушерка, — Сузаку улыбается Орито. — Кто-то — аптекарь.

Шинобу уже спит, и глаза Бинио закрываются… Орито гадает: «Опиаты? Аризема? Борец?»

— А это лекарство для отважной сестры Яиои, — Сузаку наливает мутную жидкость в каменную чашку- наперсток. — Я называю его «Стойкость духа»: оно помогло тебе при последних родах. — Он подносит чашку к губам Яиои, и Орито борется с желанием выбить ее из его рук. Жидкость вливается в рот Яиои, и Сузаку забирает ее сына.

Лишенная младенца мать бормочет: «Но…» — глаза ее затуманиваются, она, похоже, уже не видит аптекаря.

Орито подхватывает бессильно падающую голову подруги. Укладывает обмякшее тело в постель.

Настоятельница Изу и учитель Сузаку уносят по украденному ребенку.

Глава 24. КОМНАТА ОГАВЫ МИМАСАКУ В РЕЗИДЕНЦИИ ОГАВЫ В НАГАСАКИ

Заря двадцать первого дня первого месяца

Узаемон опускается на колени у постели отца.

— Сегодня вы выглядите немного… веселее, отец.

— Оставь цветистые фразы женщинам: ложь — их натура.

— Честно, отец, когда я вошел, цвет вашего лица…

— В моем лице меньше цвета, чем у скелета, который стоит у Маринуса в голландской больнице.

Саидзи, хромоногий слуга отца, пытается сильнее раздуть жаровню.

— Значит, ты решил пойти паломником в Кашиму, помолиться за своего хилого отца, посредине зимы, один, без слуги… хотя «служить» в этом доме означает сметать все, что хранится в кладовой семьи Огава. Нагасаки содрогнется от твоей набожности.

«Нагасаки содрогнется, — думает Узаемон, — если правда когда-нибудь выплывет наружу».

Жесткая метла скребет по каменным плитам в прихожей.

— Я отправляюсь в паломничество не для того, чтобы меня хвалили, отец.

— Ученые, как ты однажды сообщил мне, презирают «волшебство и суеверия».

— Ныне, отец, я предпочитаю ничего не отметать.

— О — о? Значит, я сейчас… — фраза прерывается резким кашлем, и Узаемону видится рыба, бьющаяся на дне рыбацкой лодки. Он гадает: может, ему усадить отца? Но тогда придется коснуться его, а отец и сын их ранга такого позволить себе не могут. Слуга Саидзи спешит на помощь, но приступ заканчивается, и старший Огава отталкивает того от себя. — Значит, я сейчас для тебя — один из твоих «эмпирических опытов»? Появилось желание рассказать Академии об эффективности лечения Кашимой?