Тюленьи штаны

Поклонившись, он сказал:

— Ну, нудное это было мероприятие, правда? Я имею в виду, когда мы вместе пили кофе.

— Я с вами не согласна. Мне показалось очень интересно, и все мы получили большое удовольствие. А Чарльза Селлина помните?

— Нет.

— Ну, вы совсем безнадежный человек, — воскликнула она.

— Что толку знакомиться с людьми, если потом все про них забываешь?

— Не знаю, — сказал он. — Давайте присядем, и вы мне все расскажете.

Он снова уселся на край обрыва, свесив ноги, и, глядя на нее через плечо, сказал:

— Расскажите мне, что толку знакомиться с людьми.

Она заколебалась, потом ответила:

— Мне нравится, когда у меня появляются новые друзья. Это вполне естественно, правда? Но я пришла сюда почитать.

— А вы читаете стоя?

— Разумеется, нет, — сказала она и, сев рядом, аккуратно разгладила на коленях юбку. — Какое чудесное место для отдыха. Вы бывали здесь раньше?

— Да, я хорошо его знаю.

— Мы с Чарльзом приехали неделю назад. Я про Чарльза Селлина говорю, которого вы не помните. Знаете, мы собираемся пожениться. Надеемся что-нибудь через год.

— Зачем вы сюда приехали?

— Нам хотелось покоя, а здесь на островах человек почти гарантирован от внезапных вторжений. Мы оба много работаем.

— Работаете! — насмешливо сказал он. — Не тратьте время, — тратьте жизнь.

— Большинству из нас приходится работать, нравится нам это или нет.

Он взял лежавшую у нее на коленях книгу и, раскрыв ее, лениво прочел несколько строк, перевернул с десяток страниц и, зевая, прочел еще один абзац.

— Ваши эдинбургские друзья, — сказала она, — состоятельнее наших. Мы с Чарльзом и все кого мы знаем, должны зарабатывать себе на жизнь.

— Почему? — спросил он.

— Потому, что если мы не будем работать, мы умрем с голоду, — отрезала она.

— А если вы избегнете голодной смерти — что тогда?

— Можно надеяться, — сказала она натянуто, — что мы могли бы быть в чем-то полезны миру.

— А с этим вы согласны? — спросил он, подавляя зевоту, и принялся читать из книги:

— «Физический фактор в зародышевой клетке не доступен нашему анализу или исчислению, но можем ли мы отрицать наличие индивидуальности в побуждениях зародыша? Пожалуй, легче предположить, что разум появляется на поздней стадии развития, но это предположение не должно выводиться на том основании, что мы можем наверняка отрицать у клетки наличие самовыражения. Общеизвестно, что разум может оказывать на тело как огромное, так и малое, осуществляемое невидимыми путями воздействие; но каким образом оно осуществляется мы не знаем. Психобиология находится пока в зачаточном состоянии».

— Правда, безумно интересно? — сказала она.

— И как же вы собираетесь, — спросил он, — стать полезны миру?

— Ну, мир нуждается в образованных людях — в людях, которых научили мыслить, и человек надеется, что каким-то образом он сможет оказать хоть небольшое воздействие.

— А небольшого воздействия достаточно? Вам не кажется, что в чем нуждается мир это в создании нового типа разума? Он нуждается в том, чтобы в зародышевом развитии получить новое направление или, вероятно, несколько направлений. Но психобиология находится пока в зачаточном состоянии, и, как осуществляются подобные трансформации, вы не знаете, так ведь? И не можете предсказать, когда узнаете, так?

— Нет, конечно, нет. Но наука развивается так быстро…

— Через пятьдесят тысяч лет, — перебил он. — Как думаете, к тому времени вы будете знать?

— Трудно сказать, — ответила она серьезно и как раз собиралась с мыслями, тщательно обдумывая ответ, когда он опять — грубо, подумала она, и совершенно неуместно — перебил ее. Ни она сама, ни книга больше не занимали его: его вниманием завладело море; он смотрел вниз так, будто чего-то искал.

— Умеете плавать? — спросил он.

— Довольно не дурно, — сказала она.

— Я купался как раз перед самым приливом — все водоросли были зачесаны не в ту сторону. Море никогда не наскучит, правда?

— Я никогда не могу на него наглядеться, — сказала она. — Я хотела бы жить на острове, на маленьком острове, чтоб слышать его со всех сторон.

— Очень разумно с вашей стороны, — сказал он потеплевшим голосом. — Необычайно разумно для такой девушки, как вы.

— А какая я, по-вашему? — спросила она с раздражением в голосе, но, не обратив на это внимания, он протянул свою коричневую руку в сторону горизонта:

— За последние несколько минут море потемнело. На горизонте оно было совсем светлое, а теперь там протянулась полоска цвета индиго. И рисунок волн изменился. Я имею в виду расположение пены на воде. Поглядите туда! Там под водой скала, и через полчаса после начала отлива там всегда видно, особенно если ветер с берега, два небольших водоворота, а вокруг них — белое кольцо. Видите, какая получилась фигура? Что-то вроде этого, правда?

Обломком камня он нарисовал на скале схему.

— Знаете, что это такое? — спросил он. — Китайцы называют эту фигуру «тай-чи». Они говорят, что она означает начало всего сущего. Эта фигура — собственноручная подпись моря.

Но пена может образовывать самые разнообразные фигуры, — возразила она.

— О, да. Так оно и есть! Но их не часто удается прочесть. Вот он! — воскликнул он, подавшись вперед и пронзая взглядом плескавшуюся внизу, в двадцати метрах воду. — Вот он, злодей!

С силой упершись руками в камень и оттолкнувшись пятками от склона, он прямо из сидячего положения бросился со скалы и, распрямившись в воздухе, вошел в тихую зеленую воду, подняв не больше брызг, чем мог бы поднять гарпун. Сидевший на каком-то нижнем уступе, греясь на солнышке, одинокий чистик вспорхнул и стремглав полетел к морю. В воздух поднялось с полдюжины вспугнутых внезапным движением белых птиц, оглашая его криками:

— Киттиуэйк! Киттиуэйк!

Элизабет громко вскрикнула, с неуклюжей поспешностью вскочила на ноги, потом опять опустилась на колени на самом краю скалы и посмотрела вниз. В медленно колыхавшейся прозрачной воде она разглядела бледное тело пловца, то исполосованное темными лентами водорослей, кустившихся у плоского подножья скалы, то исчезавшее в мрачных глубинах, где прятались их корни. Через минуту-другую над водой показалась его голова, он встряхнул ею — с волос полетели блестящие брызги — и поднял к ней смеющееся лицо. Плывя, он крепко сжимал в правой руке иссиня-черного омара, высоко подняв его, чтобы и она могла им полюбоваться. Потом он бросил его на плоский камень неподалеку от себя и, быстро выбравшись из воды, снова поймал его и держал, остерегаясь укуса, до тех пор, пока не отыскал в кармане брюк кусок бечевки.

— Я свяжу ему клешни, и вы сможете отнести его домой на ужин, — крикнул он ей.

Ей казалось, что подняться по отвесному склону скалы невозможно, но он поднялся от самого подножья, цепляясь руками и ногами за невидимые сверху выступы, и, бросив связанного омара на землю, проворно перемахнул через край.

— Вы в жизни такого громадного не видели, — похвалялся он. — Уверен, что весит шесть-семь килограммов. По меньшей мере шесть. Поглядите на его правую клешню! Он мог бы расколоть ею кокосовый орех. Час назад, когда я плавал, он пытался перекусить мне щиколотку; только тогда я не успел его схватить — он спрятался в свою нору. Но теперь-то я его поймал, злодея. За плечами этого черного существа больше двадцати лет преступлений. По виду ему можно дать года двадцать четыре — двадцать пять. Да он старше вас, понимаете? Если только вы не сильно старше, чем выглядите? Сколько вам лет?