Тюрьма, зачем сгубила ты меня?

– Что тюрьма с человеком делает, – наслаждаясь покоем и уже с удовольствием вспоминая пережитую встряску, умиленно сказала Катя.

– Ну ее к черту! – как от зубной боли скривился Карцев.

В его распоряжении был всего час, после чего конвоир доставит его в самую позорную камеру следственного изолятора.

– Жаль, от нее так просто не избавишься, – приуныла жена.

Казалось, она тоже скорбит вместе с мужем. Но что ее скорбь по сравнению с теми страхами, которые одолевали Карцева. Он – петух, впереди суд, и если по приговору его отправят на зону, там ему не выжить.

– Надо избавляться, – зло, сквозь зубы процедил Георгий.

– Как?

– Молча… Что-то делать надо.

– Адвокат говорит, что есть все шансы списать убийство на состояние аффекта…

– Адвокат говорит, – передразнил жену Карцев. – Ты-то хоть веришь, что я не убивал эту дуру?

– Верю не верю, какая разница? Лишь бы тебя отсюда вытащить… Надеюсь, ты ни с кем больше не будешь и никогда?

– А ты? – неосторожно сорвалось с языка Георгия. – Ты будешь с мужиками по баням?

– Ну знаешь! – возмутилась Катя.

– Замолчи!.. – завелся Карцев. – Думаешь, я не знаю, кто это свидание мне устроил? Макс!

– Разве это плохо?

– Я знаю, он раньше на тебя заглядывался… Часто он к тебе хаживает, а? Я здесь, а он там, за меня… Ну а что, долги же отрабатывать надо…

– Совсем ты здесь одурел! Ум за разум заходит, да?

Георгий сбавил обороты. Действительно, Екатерина раньше нравилась Максу. Возможно, он что-то чувствует к ней и сейчас, ведь она еще молода и привлекательна. Но Макс не тот человек, чтобы приставать к жене друга. К тому же у него самого жена-красавица… Нет, не может у него с Катей ничего быть.

– Извини. Это я от ревности…

– Ничего, бывает, – утихомирившись, доброй улыбкой приободрила его жена. – Нервы, ревность. А ревновать меня не нужно, поводов для этого нет… Кстати, Макс говорил, что тебя в камеру хорошую должны перевести. Перевели тебя или еще нет?

– В хорошую камеру?! – настороженно сощурился Карцев. – Это про какую такую камеру он говорил?

– Ну где людей поменьше, где уголовников нет. Душ, холодильник, телевизор…

– Душ? В камере?.. Больше он тебе ничего не говорил?

– Нет.

– И в какой камере я сейчас, ты не знаешь?

– В какой камере?

– Нормальная камера, – успокаиваясь, буркнул Георгий.

Он очень боялся, что жена узнает, до какой низости опустила его тюрьма. Боялся, что Катерина станет его презирать, узнав, сколь гнусно с ним обошлись сокамерники… А может, и знает она, но только делает вид, что ни сном, ни духом не ведает… А она могла узнать. От того же Макса. Если он устроил ему свидание с женой, значит, он разговаривал с кем-то из высокого начальства. Ему могли сообщить… Возможно, Катя все знает. Возможно, презирает, но искусно делает вид, что ничего не произошло. И только для того, чтобы притупить его бдительность… Сейчас отправится домой, а завтра или даже сегодня к ней заявится Макс, чтобы вместе посмеяться над несчастным мужем… Карцеву вдруг показалось, что он сходит с ума.

– Знаешь, мне уже, наверное, пора, – пытаясь сохранить над собой контроль, пробормотал Георгий.

– Рано. У нас еще почти час времени. А ты даже к еде не прикоснулся…

Георгий усмехнулся про себя – действительно, он похож на сумасшедшего. Столько времени еще в запасе, а он в камеру торопится.

Котлеты и отбивные уже остыли, но к ним не пропал у него аппетит. Ел он аккуратно – не набивал рот от жадности, не давился. Спасибо Кате, передачи поступали регулярно. Спасибо майору Сизову, не такой уж страшной оказалась камера, в которую он его определил…

– Да, забыл сказать. Кидалы моего больше нет, – сказал он, вспомнив о том, что хотел сказать жене сразу. – Скачка, ублюдка, которых свет не видывал…

– Я знаю, умер он.

– Денег я никому не должен.

– Знаю… Вика говорила. Она раньше в прокуратуре здесь служила, и в тюрьме часто по работе бывала. Она многих здесь знает… Какой-то Сизов сказал ей, что с Михалевым до его смерти говорил. Тот рассказал, как нас дурил, отказался от претензий к тебе, а Сизов разговор этот на пленку записал…

– Больше он ничего не говорил ей? – пристально глядя на жену, спросил Карцев.

– Вроде нет. А что такое?

Похоже, она была искренне удивлена его настойчивостью. Похоже, она действительно ничего не знала. А Вика – баба, она бы обязательно растрепалась… Значит, Сизов – настоящий мужик, если ничего не сказал.

– Ничего… Михалев, думаешь, как умер?

– Не думаю я ничего. Собаке собачья смерть…

– Собака не собака, а сама нечистая глаз на него положила. Оттого и сердце остановилось.

– От чего от того?

– Чертовщина у нас какая-то в тюрьме. Привидения какие-то…

– От такой жизни здесь все, что угодно померещится.

– Да нет, в самом деле чья-то душа по тюрьме ходит. Как только появится, так труп… Не так давно одного похоронили. А на днях Скачок загнулся. Привидение, говорят, в камеру к ним шмыгнуло. Скачок посмеялся, а через сутки его вперед ногами из камеры вынесли…

– Ерунда, нет никакого привидения. Зря боишься.

– Я?! Боюсь?! – пренебрежительно усмехнулся Карцев. – После того, что со мной здесь было, я теперь самого черта не боюсь. Привидение… Поверь, люди здесь намного злее, чем самый лютый бес.

– Верю, – легко согласившись с мужем, кивнула Катя. – Человек страшней любого привидения…

В камеру после свидания с женой Георгий входил, как к себе домой.

Вторую неделю он в этом курятнике, и уже давно понял, что нет здесь никого круче, чем он.

Первые пару дней он вел себя тише воды, ниже травы, но потом и очень быстро распоясался. Позавчера жестоко избил Сережку, прихвостня смотрящего за камерой. А вчера выбил зуб самому главпетуху, загнал его под шконку, а сам занял его место… Одно обидно, теперь его будут считать главным петухом в тюрьме. Жесть, гнилой респект…

Камера мало отличалась от той, в которой его опустили. Та же вместимость, то же примерно наличие, только в двести двадцать шестой камере не было петуха у параши, когда он туда заехал. А здесь их было целых трое. Двое сидят на голом полу, шушукаясь о чем-то, третий драит, намывает унитаз. Ленка, Дашка и Малашка. Еще и Толька, бывший смотрящий из-под ближней к сортиру шконки выглядывает…. Сережке повезло больше, Карцев не стал опускать его ниже плинтуса, лишил привелигерованного положения, но на шконке оставил.