Тюрьма

— Кто такой Б. Б.? — говорит Гера.

— Написано,— говорит Саня.— Не видишь? Кум, сука.

— А Плюсквамперфектум?— говорит Мурат.

— Широк человек, сказал один великий писатель,— говорю я.

— Как «широк» — не понял? — слышу я Ария.

Он сидит на скамейке, глядит на меня. И у Матвея глаза внимательные, острые.

— Так и понимайте,— говорю я,— в прямом смысле. Человек широк, а врата узкие. Не пролезть.

Глава пятая. ЭПИЛОГ

1

Те же коридоры, туннели, повороты, черные глухие двери… Неужто явь, реальность? А духота, сырость, смрад — не реальность? Пора бы привыкнуть. Что изме­нилось на сей раз — сознание, бытие? Не в том дело, смешная подробность, разве зэки о том думают, а я заклинился — куда мне! И все о чем бы сейчас надо, чтоб собраться, не проколоться в первую минуту, не попасть впросак… Я не о том думаю, что меня ждет, даже не о том, что мне приготовили, уготовано — на себе заторчал, на кого я похож, вот что меня заботит! На мне се­рый халат, без пуговиц, без завязок, до колен, один карман оборван, в другой я засунул руку, придерживаю расходящиеся полы; под халатом застиранные, обесцве­тившиеся трусы без резинки, на веревочке, выношенная, продранная майка, на голых ногах сапоги. Единствен­ная моя вещь! Вид, мягко скажем, потешный, надо ду­мать диковатый. Вот я о чем, а коридоры, туннели, по­вороты… В таком виде только в психушку, думаю… Не­ту в тюрьме психушки. В больничку меня, в ту самую, о которой столько наслышан, недавно ляпнул, не поду­мав, везде, мол, побывал, а там меня не было. Вот тебе, пожалуйста, захотел— получил.

— Послушай, Федя, а почему на больничку, я не просился?

— Мозгом пошевели, сообразишь. Учат тебя, учат…

— Ежели для прохождения курса…

— Кончилась твоя наука.

— Жалко, вызвала бы следачка, я бы к ней в халате.

— Она повидала, будь спокоен.

— Так и ходят?

— А что такого?

— Ты б на нее поглядел.

— Еще не такую увидишь,— Федя не оборачивает­ся,— успеешь.

Стало быть, и это у меня будет. Сколько я наслу­шался, сколько возвращали меня к «сюжету» больнич­ки, так и эдак поворачивался, раскручивался, а сейчас аукнулось, станет реальностью. Случайность, совпаде­ние? Нет в тюрьме случайностей — вот в чем наука. Быть не может. А что есть?

Федя вперевалочку впереди, гремит ключами о же­лезные двери. Он-то зачем, который уже раз, в самые узловые моменты… Шутка? Понять бы, чья? Все слу­чайности— шутки, думаю, одни добрые, другие — злые, но — шутки, ухмылки. Герман, тройка-семерка-туз — разве не шутка, какой тут глубокий смысл? Dame de pique,— сказал бы мой ученый адвокат. Неужели они теперь все такие? Вымирающая профессия, думаю, су­чье племя, ретро, кушать подано…

— Заходи,— Федя открывает дверь с лестницы.

Линолеум. Похоже на районную поликлинику. По­чище. Не в грязных калошах заводят пациентов, в тапочках или, как меня, в сапогах из собственного мешка… Открытые, закрытые белые двери — свобода!.. Ага, вон и черные, с глазком, с кормушкой — камеры!

— Постой-ка пока здесь,— говорит мой давнишний Вергилий и скрывается за белой дверью.

Почему мне… радостно?— думаю. Или я излечился, наконец, от старой моей беды — страха перед всем но­вым, неожиданным, так или иначе, но ломающим жизнь? Всегда любил хронику, какая бы ни была жизнь — хорошая, плохая, а моя, привычная. Так и здесь: пусть тяжко в камере, сил больше нету, а знаю — новая будет хуже… Чем хуже? Да ничем, одно и то же, а начинать сначала, пока еще свыкнешься. По­чему же теперь радуюсь? Или хитрю с собой, на боль­ничке полегче, наслышался: белый хлеб, молоко-мясо, простыни… Больничка — не тюрьма,, что-то другое, че­ловеческое… Человеческое ли? Поглядим, не я выбирал, за меня решили, своей волей ни за что б не шагнул из камеры — повели.

И когда из камеры выводили, будто кто сказал мне — куда, ни тени сожаления. А ведь привык, сжил­ся: Арий, Саня, Мурат-Гера, да и Матвей — персонаж, не забудешь. А уходил легко. Или верно, излечился от старой хвори?

«Куда ты меня на сей раз, а, Федя?»

«Куда-куда, не скумекаешь?.. На больничку.»

«Да ты что! На больничку попасть, носом землю роют?»

«За тебя вырыли.»

«Как понять, Федя?»…

Спустил вниз, на оборку — и в отстойник.

«На пять минут,— говорит,— перетолчешься.»

Пяти минут мне хватило, нагляделся. Пожилые мужики, усталые — выработанные. Как лошади, их только на бойню, да и дойдут ли своими ногами? Я не сразу врубился — кто такие? Гляжу, на одном зимняя шапка с полосой, на другом телогрейка тигровая… Полосатые!

«На особняк, мужики?» — спрашиваю.

«Ну. А ты куда?»

«Сам не знаю. Вроде, на больничку.»

«Что за статья?»

Объясняю.

«Что ж тебя к нам? Такого не бывает.»

«На пять минут, сказано.»

«Звона, пять минут! Мыло у тебя есть?»

«Есть.»

«Давай ребятам, нам все сгодится, посылок не бу­дет.»

Полез в мешок, достал мыло.

«А теплое есть что?»

«А что тебе?»

«Да нам все надо! Лишним не будет…»

Вытащил теплые подштанники, рубаху…

«Вы не из двести восемнадцатой?» — спрашиваю.

«Месяц назад оттуда.»

«Ария зиали?»

«А ты его видал?»

«Сейчас от него. На спецу, на пятом этаже…»

«Сльшь, ребята, живой Арий! Как он там?..»

Рассказал.

«Отдайте рубаху,— говорит один,— самому сгодит­ся.»

«Не надо, подгонят: Еще суда не было, пока уйду…»

И тут Федя открыл дверь…

«Держитесь, мужики!..»

Эх, как их перекрутила ржавая мясорубка!.. Мимо по больничному коридору шествуют чучела-не чучела, смех да и только — да ведь и я такой же! Ха­латы без завязок-пуговиц, голые ноги; веселые, горлас­тые…

Федя уже рядом со мной.

— Ты вот что… Тут тебе не гоже стоять. Пока оп­ределят, посиди-ка ты…

Открыл черную дверь.

— Заходи.

— А в чем проблема, Федя?

— Хату подбирают. Посолидней, посмирней — сечешь?

— С самого утра, как тебя увидел, ничего не пой­му.

— Подкормить тебя надо, дура! Шевели мозгом…

— Кто ж подбирает?

Он закрыл дверь, а я стою, двинуться боюсь.

Камера небольшая… Палата! Свет потушен, а с в е т ­л о ! Нет «ресничек» — решетка, намордник не доходит до краев, солнце брызжет в зазоры; одноэтажные шконки— кровати! Против чистенького сортира непонятное сооружение: высокий столик, а над ним…

И тут я понимаю к у д а он меня запихнул. Над сто­ликом кукла — целулоидная, ярко оранжевая, раскоря­чила пухлые ножки, растопырила ручки, покачивается на веревочке… «Мамочки»!… Вон я у кого в гостях!..

Дверь открывается. Федя.

— Курить нету? — спрашивает.

— Откуда? Мало меня учили, как завел к фельдше­рице, — все отобрала, голым пустила…

— Держи,— протягивает мятую пачку «дымка», че­тыре-пять сигареток.— И спичек нет?.. Покури у окна. Жди…

У фельдшерицы я оказался полным лохом, а сколь­ко наслушался, учили, предупреждали… Все, говорит, снимай, вот тебе трусы, майка, чтоб своего — ничего. Тапочки оставь. — У меня нету. — Тогда в сапогах. Мыло возьми. — А штаны — как же я пойду? — Так и пойдешь, молча. И чтоб табаку — ни крошки. Найдут сигарету — в карцер… И снова я упустил карцер.