У Червленого яра

Миронег, бросив без присмотра привезенное добро, спешно зашагал по тропе к усадьбе. Ум успокаивал — ничего худого не могло случиться, коли стряслось бы, так Радята весточку уж послал бы, а все ж ноги все время сбивались на бег.

О том, что ему все известно о злоключениях беглянки, разумный бортник решил помалкивать. Зачем, что это может изменить, только выстроит стену неприязни, люди не любят, когда о них думают дурно, да к тому же неизвестно, как поведет себя Услада — попытается сбежать, себе на погибель, опасаясь, что Миронег ее выдаст, или еще чего хуже — надумает его сгубить, как ненужного видака. А почему бы и нет, он ведь про нее ничего не знает — насколько правдив ее по-детски наивный взгляд и что там скрывается, за карими вишнями бездонных очей, на дне мятущейся души?

Раздвинув кусты, Миронег вышел на поляну. Усадьба стояла в тишине.

— Эй, хозяйка добрая, встречай хозяина! — крикнул он, приложив руку ко рту. Ответа не последовало.

Сердце прыгнуло так, что сбилось дыхание, а к горлу подступила дурнота.

— Куда она подевалась? Вечер уж. Неужто спит?

На мягких ногах Миронег вошел на свой двор. Чисто и… пусто. Хозяин нагнулся и потрогал угли в очаге — холодный, огонь давно никто не разводил.

— Услада! — крикнул Миронег еще раз, закрутив головой.

И опять эта давящая на грудь тишина.

— Эй?!

Он заглянул в избу — порядок, лавки аккуратно убраны, половики не сдвинуты, но девки нет.

— Погреб! — вспомнил Миронег и выбежал снова на двор, нашел потайную дверцу, дернул за кольцо, всмотрелся в темноту. Не видно ничего. Полетели искры, высекаемые кресалом, запыхтели ветки в кострище, Миронег запалил лучину и вернулся к погребу, пошел по земляным ступеням вниз. Запасы на месте, кадки стоят, кули на крюках, крышечки берестяных коробов не сдвинуты. Лежанка, сколоченная для гостьи, пустовала, а ночевал ли на ней кто-нибудь?

Бледный что полотно Миронег вылез на свет божий и сел на колоду. «Сама ушла или увели? Ежели увели, так должны были еще что прихватить, а все вроде бы на месте… А козы? Козы где?!» — только сейчас вспомнил про рогатых любимцев хозяин и побежал к загону. Козлятник был пуст.

«Коз сама умыкнула? Или ее вместе с козами? Господи, пусть эта дуреха сама с козами сбежала, чем…» — додумать Миронег не успел, от лесной чащи послышался топот маленьких ножек.

— Да как не совестно?! Да нешто можно так-то надо мной измываться? — зазвенел серебряным колокольчиком голос Услады. — Да чего вы там забыли? Неужто за день не наелись, обжоры? Я, между прочим, спать уж хочу, и вообще страшно уж, темнеет. А вы, неслухи, по лесам удумали бегать. Никакого стыда у вас нет, — Услада так забавно ворчала, что Миронег невольно улыбнулся.

«Ну, коли ругается, стало быть, все в порядке».

Козочки лениво вышли на поляну, но не пошли к загону, а принялись объедать кусты, отведенные бортником под живую изгородь.

— Эй-эй, вы чего?! Домой, домой! — выскочила за ними и Услада.

Пастушка, с растрепанной косицей и закатанными до локтя рукавами рубахи, отчаянно размахивала хворостиной, пытаясь направить стадо в нужном направлении.

— Цоб-цоб-цоб, — позвал Миронег.

Козы замерли, навострили ушки и бодро полетели к загону.

— Ну, чего разбаловались? — потрепал по шерстке рогатых любимец Миронег, слегка пнул расшалившегося козла, отпихнул льнущих за лаской козлят.

— Вернулся, — вплыла на двор Услада, заправляя за ушко выбившуюся прядку и глядя на бортника из-под пушистых ресниц.

Миронег готовился к встрече, подбирал слова, но все как-то разом вылетело. Вот она, душегубка, дурная, алчная до чужого добра, и бусы треклятые на ее груди играют медовым цветом, а рассердиться, отвернуться не получается.

— Не обидели тебя тут? — как можно небрежней спросил Миронег.

— Нет, никто не обижал, — улыбнулась Услада, делая робкий шаг вперед.

— Радята навещал?

— Был, как ты сказывал. Квасу привозил и яблочек.

— А чего очаг холодный, не стряпала ничего? От сухомятки брюхо скрутит, — за ворчанием спрятал смущение Миронег.

— Я днем боюсь костер разводить, дым видно. Я, как стемнеет, тогда, — начала оправдываться Услада, — а в погребе спать не смогла, что в могиле, боязно. Так я, уж не серчай, в сено зарывалась — и тепло, и спокойней, — затараторила она, выпуская напряжение прошедших в одиночестве дней, — а еще подумала, коли кто явится, так можно бочком, да с сеновала быстрей деру дать. А за бортями я приглядывала, медведя не было, а коз доила, только не всегда давались, пару раз подойник опрокидывали.

— То они чуют, что ты их побаиваешься, — растянул усмешку Миронег.

— Уж такие непослушные, вылупят очи и бежать, а куда бегут, и сами не ведают, — пожаловалась Услада.

— И не только они, — съязвил Миронег. — Коли у тебя все ладно, пошел я дощаник разгружать, — затворил он за козами загон и повернулся к тропе.

Но Услада посеменила следом.

— Дощаник купил? Дорого обошелся? Ладный, лучше прежнего? — засыпала она его вопросами.

— Ладный, только уж отвык, вот, руки веслами растер, — Миронег показал стертую в кровь ладонь.

— Ой, так полечить же нужно, — подпрыгнула Услада, первым ее порывом было схватить израненную руку, но натолкнувшись на взгляд Миронега, она засмущалась и добавила чуть спокойней: — Давай подорожник сыщу, нам нянюшка всегда подорожник привязывала, еще капустный лист помогал.

— Тоже веслами гребли? — сострил Миронег.

— Нет, колени сбивали, да локти все время за что-то цеплялись. Так я поищу?

— Не надобно, я на ночь медом смажу. Да то разве мозоли, и хуже бывало.

Вроде бы ничего не изменилось, идут — болтают, а все как-то натянуто, словно говорят об одном, а прячут иное, каждый свое. А взгляд Миронега все утыкался в янтарные камешки, и от того он хмурился, пытаясь подавить волну раздражения.

Вот и груженая лодка.

— Добрый дощаник, — похвалила Услада, — большой.

Миронег выволок мешок с житом, полез за коробом, в нем соль — второе после хлебушка богатство, привезенное в Большую вервь с низовий Волги вездесущими купцами. А еще на дне лежали: новый топор, серп и куль с обновками для птахи.

Услада кинулась помогать, потянула неподъемный мешок, попыталась волочить короб.

— Куда, это я сам снесу. Лучше вот возьми, — Миронег нагнулся и вынул завернутый в грубую рогожу подарок.

Услада протянула руки, подхватить. И опять яркие бусы качнулись между ними. Да что ж они без конца лезут в глаза!

— Послушай, — распрямился Миронег, откладывая куль. — Помнишь, ты предлагала награду за свое спасение?

Услада застыла с протянутой рукой, потом медленно выпрямилась.

— Какую? — произнесла она сухими губами.

— Бусы мне эти хотела отдать, — указал Миронег.

Услада дотронулась кончиками пальцев до округлых камешков, прижала их к груди.

— Так отдай их мне сейчас, — зло выдохнул Миронег, раздражаясь от ее жеста сожаления.