У Финского залива

России

В груди мы храним твою душу, Родимая наша страна. Ты в памяти вся, как бывало. Тоски необъятной полна. В ней все твои скорби и стоны, Столетия горьких тягот, Просторный твой дух пригнетенный, Труды и кровавый твой пот. Весь крестный твой путь и рыданья, Недолю нелегких веков, — И песни, и вздохи, и слезы Над ширью полей и лугов — Все вынесли мы на чужбину И тужим, скорбим по тебе, Родная, Святая Россия, Подвластная грозной судьбе.

Посвященному

Ты розенкрейцер ли, мой друг, Масон — не все равно ли? Гляди на старый лунный круг, На звездчатое поле! Не посвященный в тайны лож, Смотрю на Божьи тайны. Качается ль на стеблях рожь Под тучкою случайной; Пахнет ли сеном свежий стог; Коров ли бурых встречу; Брусники ль розовой цветок Среди стволов замечу; Попятится ль усатый рак Из-под камней в речонке; Гребет ли к берегу рыбак С салакою в лодчонке; Кружась, гудит ли мошек рой Над кочками болота; Блестит ли на воде морской Заката позолота; Из лодки, в лунном серебре, Поет ли голос женский; Закрою ль веки на заре На воле деревенской, — Повсюду тайна… и всегда В себе, без посвященья, Когда настанет череда, Открою Провиденье. Русская мысль (М.; Пг.). 1915. Кн. III. С. 151.

«О гордецы, когда бы знали вы…»

О гордецы, когда бы знали вы, Как глупо жить с подъятой головою!— Нам всем даны и благость синевы, И благодать над благостью земною. И благовест не всем ли нам звучит, Звучит, звенит своим вселенским звоном? Блажен, кто в час торжественный молчит, И чьи уста к земным прижались лонам. Есть все во всех, и этот вихрь всего Мал и велик; величье есть и в малом. Как не найти, не возлюбить Того, Кто сердце дал и долгосонным скалам? Что подвиги? — Подвижничество — мир. Что ум? — Червям наш череп — только замок. Ужель мечта лишь в этом царстве рамок Справляет свой светлопьянящий пир? Нас глубина влечет со всех сторон. Вниз, вверх лучи и тянутся и делят. Но это все — наш карликовый сон, И гений лишь пеною шевелят… Ах! все — кресты… и в этом нет беды! Ты — крестница, душа; ты благодарна; Ты славишь гроб на разные лады. Вселенная вовеки крестозарна… «Гиперборей», 1913, № 6.

«Черна река. На небе черном…»

Черна река. На небе черном Блистают мартовские свечи. Вмещу ли в ямбе непокорном Девичий трепет вешней речи? Смотрю, огни вонзились в воды, И льды на льдах лежат пластами. О, как мне любы ледоходы С их снеговыми островками. Дробитесь, трескайтесь и тайте, Шипите, ладожские льдины! А вы, друзья, весну встречайте, Как в миновавшие годины! Вам все, как прежде, станет мило. Сродни тревога человеку. Облокотившись о перила, Глядите с моста вниз на реку! «Гиперборей», 1913, № 6.

«Ночи лунные, холодные…»

Ночи лунные, холодные, Ночи звездные настали. Все любили ночи лунные, Все при месяце мечтали. От деревьев тени черные, Тени длинные легли; И дорожку тени смутные Мне в саду пересекли. Бледен лик халифа сонного… Бледен звездный халифат. Грезит, бредит бледность лунная, Грезит, бредит лунный сад… «Гиперборей», 1913, № 6.

Из дневника (отрывок из поэмы)

Я, в настроенье безотрадном, Отдавшись воле моряков, Отплыл на транспорте громадном От дымных английских брегов. Тогда моя молчала лира. Неслись мы вдаль к полярным льдам. Три миноносца-конвоира Три дня сопутствовали нам. До Мурманска двенадцать суток Мы шли под страхом субмарин — Предательских подводных «уток», Злокозненных плавучих мин. Хотя ужасней смерть на «дыбе», Лязг кандалов во мгле тюрьмы, Но что кошмарней мертвой зыби И качки с борта и кормы? Лимоном в тяжкую минуту Смягчал мне муки Гумилёв. Со мной он занимал каюту, Деля и штиль, и шторма рев. Лежал еще на третьей койке Лавров — (он родственник Петра), Уютно было нашей тройке, Болтали часто до утра. Стихи читали мы друг другу. То слушал милый инженер, Отдавшись сладкому досугу, То усыплял его размер. Быки, пролеты арок, сметы, Длина и ширина мостов — Ах, вам ли до того, поэты? А в этом мире жил Лавров. Но многогранен ум российский. Чего путеец наш не знал. Он к клинописи ассирийской Пристрастье смолоду питал. … Но вот добравшись до Мурмана, На берег высадились мы. То было, помню, утром рано. Кругом белел ковер зимы. С Литвиновской пометкой виды Представив двум большевикам, По воле роковой планиды Помчались к Невским берегам…

Картинки прежнего Петрограда

1. Разностишие («Тягостна беженца лямка…»)

Тягостна беженца лямка… Сделаю прошлому смотр: У Инженерного Замка — Всадник изваянный — Петр. В Летнем Саду» возвышаясь Между дубовых стволов. Рою детей улыбаясь, Дедушка смотрит Крылов. Слышу, на Марсовом поле Трубит к марш-маршу трубач; Кони, привыкшие к холе, Пенясь, помчалися вскачь. Слышится бой барабана; Вижу, пехота пылит… В легкой вуали тумана Шпиц над Невою блестит. Вижу, качается сонно Ялик на Невской волне; Зимний дворец и Колонна; Ангел с крестом в вышине… Конная статуя Николая; Роты златой гренадер. С сонмом вельмож, Катерина Вторая; Екатерининский сквер. А позади величавой царицы — Желтый с столпами театра фасад; На парапете, гляди, колесницу Кони из бронзы по воздуху мчат… 20 марта 1926. Финляндия

2. Разностишие («Грохот тяжелый, и мрачность вокзала…»)

Грохот тяжелый, и мрачность вокзала В пара густых облаках… Красный кирпич Арсенала… Вспышки трамвайных зарниц на мостах… Против Фемиды с весами Дула орудий… Завод… Купол собора звездами Светится, как небосвод… Белые стены другого собора; Пушки, и цепь, и орлы вкруг него… Вот за стеклом полудневная флора, — Пышных цветов торжество… Крест над больницей, и Принц Ольденбургский На пьедестале стоит… «Новое время», «Листок Петербургский»! — Бойкий газетчик кричит. Высится, златом червонным блистая, Светлый Владимирский Храм… Цокот подков, и гремит мостовая, Спугнуты сизые голуби там… Загородный, точно длинный колодец, Тянется, узок и сжат. Лики угодников и Богородиц; Свечи в Подворье блестят. Вон Пять Углов. Промелькнули казармы; Синих семеновцев ряд. В белых султанах жандармы; Паром клубясь, паровозы гудят… 19 марта 1926

3. «Златые и серебряные латы…»

Златые и серебряные латы. Такие же с орлами каски. Конногвардейцы, кирасиры, Кавалергарды на конях… Легки ли прошлого утраты? Скажи, где быль минувшей сказки, Где наши прежние кумиры? Где блеск штыков на площадях?.. Кроваво-красные гусары, Кошмарный символ наших дней, На спинах краденых коней Заменят ли былого чары? Прошедшего пестреют арабески… Конвойцев красные черкески, Преображенцы-великаны, Квадраты черные улан, И ментики и доломаны Мелькают снова сквозь туман. Седого вижу гренадера Вокруг колонны на часах… В царей тогда какая вера Пылала в преданных сердцах! 18 марта 1926

4. Масленица

Кучера в треуголках с бичами На козлах царских карет Везут институток в балет… Воздушными шарами В переднике бородач Торгует. Промчался лихач… Звякают бубенчики «веек»; Куда угодно за «ридцать» копеек, Хоть на край света, готовы везти; А блинами их угости Да водкой дай накачаться, — Дадут без себя в санях покататься… На Марсовом — карусели В течение целой недели. С бородой из пакли балаганные деды Острят и ведут непристойные беседы; Им любо отваживаться Насчет публики прохаживаться; Осипшими голосами Горланят на морозе целыми часами… Кого в толпе только нет, — Тут и гимназист, и правовед, И впавший в детство герой Бородина; На «Войну Отечественную» старина У Малафеева посмотреть пришел, Жену-генеральшу с собой привел; Поглядев, с досады плюнул на представленье: «Разве такие были сраженья, Когда нами командовал Кутузов? Разве так мы били французов?..» Тут стрельба в цель, там карусели. Вон головокружительные качели; Солдаты с девицами не унимаются; Визжат, целуются и все качаются… 26 марта 1926

«Под далекими звездами» (Париж, 1929)