У града Китежа(Хроника села Заречицы)

Бездомного заречинского солдата оперировали и отпустили «по чистой». Так и не довелось ему услышать сигнал «Авроры».

В девять часов тридцать минут из корабельного орудия раздался выстрел по царскому дворцу и по всем «временным». Земля русская вздрогнула, и народ объявил свою Октябрьскую революцию. Эхо «Авроры» догнало Андрея Медведева, когда он вышел из вагона в Нижнем Новгороде.

На площади у московского вокзала он увидел наскоро сколоченную деревянную трибуну, построенную на месте, где в 1905 году стояли трехдюймовые орудия и из них стреляли в рабочих, превративших вокзал в баррикаду.

Вокруг трибуны развевались знамена сормовичей, канавинцев. Тут Андрей услыхал зачитанный ленинский декрет: «Вся власть Советам!..»

Пять лет Зинаида жила без мужа. В работе оставалась по-прежнему старательной. Справлялась с хозяйством, не уступая мужикам. Жить Зинаида Асафьевна умела. Лишней копейки зря не потратит. При встрече с мужчиной бровью не поведет. Она не только «сорочины» ходила в китаешном сарафане, но и по истечении пяти лет не помышляла менять наряда. Всегда на ней видели платок в роспуск. Молилась до полночи. Свекра давно волновала ее красота, но она своим холодом усыпляла его грешные помыслы. Он как-то решился обнять сноху, но она отстранила Ивана Федоровича и молча отошла, будто ничего не произошло. И все же про Зинаиду говорили: ходит она будто в Семенов к богатому вдовцу, живет он по-староверски и уговаривает Зинаиду перейти к нему в дом. Уверяли, что она не согласилась, а к нему приезжала только баню топить.

Однажды Андрей сделал над собой усилие, приблизился к ней.

— Дай хоть за руку подержать. Винюсь перед тобой, Зинаида, а нужно — перед всеми добрыми людьми повинюсь. Я пришел сказать, што тебя взял бы со всеми грехами… И поклялся б любить тебя. Не отказывай… Все равно без мужика не проживешь. Так возьми лучше того, кто тебя лелеять станет!

— Врешь! Проживу без мужика, а тебя не возьму… Уйди, Андрей… Я не слышу, што ты сулишь…

— А я вот выйду на волю, — осмелел Медведев, — и первому, кто попадется, скажу, што тебя засватал.

— А што сташь делать-то, как не будет по-твоему? Нельзя, Андрей… Слышишь, клятву Илье дала.

Андрей сжал ее и почувствовал — Зинаида задрожала. На ее глазах навернулись слезы. Вдруг она нахмурила брови, вырвала руки и оттолкнула его.

— Ты што же, пришел меня травить? Чего ты хочешь?

— Просить пришел… да только боюсь, может, правду болтают про семеновского-то старовера?..

После этих слов Зинаида переменилась в лице, заулыбалась и тихо попросила:

— Уходи, слышишь, Андрей, уходи… — повернулась к нему спиной и отошла.

Андрей пытался еще исправить свою ошибку.

— Обидно мне, Зинаида, что я тебя огорчил семеновским старовером… но я еще приду.

Зинаида внезапно обернулась, подошла к Андрею, обняла его за шею и заплакала:

— Никакого семеновского старовера я не знаю… А теперича ступай, дай одуматься.

Андрей ушел, но по-прежнему искал с Зинаидой встречи. Дней через пять после их разговора он ее увидел на порядке. На ходу она ему сказала:

— Не приходи.

Эти слова выбили Андрея из колеи, но он по-прежнему стерег Зинаиду. Как-то пришла она из Хомутова и захворала. Медведев взял пучок сушеной полыни и понес ей. Она встретила его приветливо, а когда он уходил, шепнула:

— В субботу, когда все уснут, приходи в мою баню… да поаккуратней будь.

Счастье Зинаиды с Андреем было коротким.

Он вернулся в Заречицу и, как до солдатчины, ничем особенным не выделялся. Был по-прежнему стройным, но только в плечах как будто стал шире. По признанию заречинцев, «все было при нем». Натруженные руки, казалось, ему достались по наследству от Ильи Муромца. О нем говорили в шутку: «Марья-то Афанасьевна Андрюшку в каком-то колодчике у Керженца напоила чудесной водицей».

Он с ранних лет работал на богатых — пахал им землю, пас скотину, разрабатывал лес. И всех удивляло, как он легко уживался с бедностью. Богачи, посмеиваясь, нагружали на него бревна, как на лошадь.

И не кто иной, а он, Андрей Медведев, первым заговорил в защиту бедноты. Андрей первым пошел и наперекор Дашкову. Он не боялся, что Тимофей Никифорович задавит его капиталом.

Старики, нерешительно переглядываясь, больше думали о весне. По их мнению, зима предвещала неурожайный год и виной этому были только большевики и революция. В Заречице природу понимали по старинке: в каждой кочке, в каждом дуплистом дереве видели таинственные существа. В каждой елке усматривали живую душу и, подрубая вековые сосны, стонали вместе с ними. По лесу угадывали погоду. В нужде вспоминали бога. Любой лыковский старожил, взглянув на лес, разгадывал его думы. Казалось: в Заволжье нет у природы от людей тайн.

— Что дальше будет? — спросил Медведева его зять — Иван Макаров.

— Ленин сказал: земля крестьянская, — значит, будем нашу землю пахать… Земля человеком человеку продаваться не будет.

На первой сходке Дашков кричал на Андрея:

— Это не закон!

— Теперь, Тимофей Никифорович, закон будет наш, — отвечал за всех Медведев.

Шумно делилась земля в Заречице. Сосед наступал на соседа. Началась непримиримая вражда с Дашковым. Андрей собрал бедноту.

— Мужики, — сказал он, — земля горит под ногами. Драться за землю надо… Нам нужен комитет бедноты.

Дашков кинулся на Андрея.

— Терзайте его, антихриста!

Зинаида, стоявшая в стороне, взвизгнула от испуга. Медведев со всей силой оттолкнул от себя богача.

— Осади назад, Тимофей Никифорович… Организую бедноту, мы с тобой еще поговорим.

— Большевик, подзаборник! — кричал Дашков. — Земля мной куплена, удобрена!..

После неутихающих споров Андрея впервые в жизни одолевали страшные сны: то падал на него потолок, то его сжигали в Гришенькиной келье, то Дашков заносил над его головой топор. А страшнее всего, когда колокольня Ивана Великого валилась на него. Гришенька, глядя на Андрея, вздыхал:

— Сердешный… До чего тебя большевики-то довели… Ай, ай, головушка!.. Горяч ты больно, парень.

— Без драки, дедушка, вижу — ничего не выйдет. Пожалуй, как бы и впрямь не задавил нас Дашков… В солдатчине у меня дружок был, не вспомню — то ли он тульский, то ли рязанский, — так он баил: придет время, во всю твою деревню состроят дом и ты, Медведев, стать жить справно. Пахать будешь общую землю. И будут все сыты.

Медведев сердился на себя, что не пришлось ему усмирить ретивого Тимофея Никифоровича. Недолго спорил Андрей с ним о земле. Снова ему дали в руки винтовку — Революция была в опасности.

КЕРЖАЧКИ РАССКАЗЫВАЮТ О СЕБЕ

1. Федосья Булкина

Федосья Ивановна рано лишилась матери. Среди трех сестер она была старшей. В сиротстве, в нужде жили. В родительскую поминальную неделю сестры приходили на могилу матери — вопить. По обычаю кержаков плачем будят умершую мать.

— После войны с Вильгельмом, — рассказывает Федосья Булкина, — в год, когда свергли царя, солнце пожгло все Заволжье. Земля потрескалась, хлеба не стало. Кержаки ели желуди и колоколец. Негде было взять куска хлеба. Поедут с салазками в вятскую сторону, дорогой отберут и хлеб, и деньги. Снарядили сестры отца за хлебом в сторону Вятки. Не было тогда крепкой власти-то. Кто сильнее, тот и властвовал. Озорства было много — то шатались какие-то самозваные отряды в шинелях, с винтовками. Думаешь, они помогают власти, а они — бог их знает кто: не то колчаковцы, не то из «зеленой армии». Правдой и неправдой запугивали народ до смерти. Все испытали кержаки. Когда мятеж начался — государя-то сместили и войну народ вести не хотел, но тут два таких страшных голодных года навалились на Лыковщину, крошки хлеба достать негде было. Засуха губила народ. У кого сбереглись копейки, всюду рыскали, ища хлеба. Народа тогда за хлебом море шло.