У каменных столбов Чарына
Шрифт:
В старинной легенде говорится так: бог создавал землю и уже заканчивал свой труд, в мешке его остались только степи, и вот неожиданно на самом дне, в уголке, обнаружил он горсточку озер, лесов и гор. Бросил бог эту горсть и образовался среди бескрайнего однообразия живописный уголок…
В окрестностях Курортного водилось много всяких зверей и птиц: косули, белки, тетерева. Местные охотоведы завезли из других лесов оленей. Говорили, что в прежние времена водились здесь и медведи. Да давно перевелись. Последний медведь, рассказывают, напал на быка и обезумевший от страха бугай влетел в поселок с косматым зверем на спине. Выскочили из домов люди, дивясь и ужасаясь невиданному зрелищу. Ну и, конечно, прикончили медведя…
Старожилы хорошо помнили все это, а любители природы и охотоведы с ведома и разрешения областного начальства решили
Привезли зверей, но на зиму в лес выпустить не решились — голодно, молодые еще, как бы не пропали. Решили подержать их в клетках. Медведей подкармливали егеря и, конечно, курортники. Времени у отдыхающих предостаточно, и они частенько толкались около клеток. Звери все больше привыкали к людям, выпрашивали подачки — и были они уже не совсем дикими. Только один не протягивал лапу, а иной раз даже бросался в ярости на решетку, если кто-нибудь подходил слишком близко. Был этот медвежонок темнее других цветом и лопатки его горбом.
— Поосторожнее с ним, — предупреждали какого-да-будь новичка. — Этот горбатый злой и может укусить!
— Мишка! А ну кувыркнись! — слышались голоса. — Покачай головой! Высунь лапу!
И бросали хлеб, печенье или конфету. И сердились, если случайно попадало Горбатому. Так и звали его — Горбатый! И никто не понимал, почему Горбатый так злобен и угрюм. В нем уж не узнать было того веселого медвежонка, который когда-то испугался рака и визжал на весь лес. И может, он тоже стал бы легкомысленным попрошайкой, как его брат, которого он и не различал среди других зверей, если бы не ошейник! Веревку тогда отрезали, а про ошейник забыли. Тонкий и очень прочный, он утонул в густой шерсти и был незаметен. Но беспокоил все больше. Медвежонок не мог проглотить большой кусок пищи. Давил, душил его ошейник! Заснет Горбатый и вдруг вскочит, кажется ему — задыхается! Начнет рвать когтями шею, но прочная кожа ошейника не поддается. Все муки его были связаны с человеком, поэтому не любил он людей и не выпрашивал подачек, а те, что приходили к клеткам, платили ему той же монетой.
Наступила весна, мягче, теплее становились дни. Поплыл снег, вздулся и поломался лед на озере, и вот однажды утром запели, затрещали непривычно, по-чужеземному вернувшиеся из дальних стран скворцы.
И спохватился один из егерей Григорий:
— Что же мы делаем-то? Не надо бы приучать медведей к людям. Ни к чему это…
Пришла пора выпускать медведей на волю. Погрузили клетки на машину, повезли в лес. Среди лесных работников устроился фотокорреспондент, обвешанный аппаратами, — нельзя было упустить такой случай, пофотографировать медведей, к тому же без всякого риска.
В назначенном месте машина остановилась. Егеря стали опускать на землю тяжелые клетки, а фотокорреспондент торопливо устанавливал на штативе свой самый дорогой фотоаппарат.
Поочередно открывались двери клеток. Звери втягивали трепетными ноздрями вольные запахи талой земли. Смотрели недоуменно — что же будет? Одни неуверенно уходили в лес, другие топтались на месте. И было досадно, что же вы не идете? Ведь это свобода! И жалко — свобода может оказаться трудной, голодной…
Фотокорреспондент снимал азартно, и лицо его было счастливым! Открыли клетку Горбатого! Он вышел уверенно, без всякого замешательства, видно, его не мучили сомнения — уходить или оставаться? Но он не просто уходил на свободу, а, по-видимому, решил, что наступил самый подходящий момент свести кое с кем счеты. Он рыкнул, блеснув снежно-белыми зубами, и направился к самой заметной фигуре — фотографу! И когда Горбатый подошел метров на шесть, фотограф заволновался. Он оторвался от окуляра и замахал руками:
— Кыш! Поди прочь, косолапый!
Но медведь шел прямо на него, не обращая внимания на угрозы. Тогда фотограф подхватил штатив и побежал. Горбатый за ним! Фотографу было нелегко, шею его оттягивали тяжелые камеры, мешала и тренога. Егеря смеялись… Фотограф бежал вокруг машины, а Горбатый, который теперь был ростом с крупную собаку, преследовал его по пятам. Вот он ухватил зубами за край плаща, и плащ затрещал, расползаясь. Половина его осталась в пасти зверя. Фотограф прибавил скорости, но и медведь не отставал. Он ухватился зубами за штанину и оторвал кусок до самого колена.
— Что же вы сидите? — закричал фотограф дурным голосом. — Помогите!
Егеря и сами
поняли, что дело нешуточное. Двое спрыгнули с машины. Горбатый развернулся на них и люди с необыкновенной легкостью взлетели в кузов. Фотограф замешкался и не смог воспользоваться минутной передышкой. Горбатый снова погнался за ним.— Палки берите! — слышались тревожные голоса. Вооружившись палками, люди сошлись с медведем. Горбатый был зол и смел! Он встречал и отбивал удары, ревел от боли, но лез вперед. Наконец до него дошло, что биться дальше бесполезно и глупо, и пора, пока не поздно, уносить ноги. Он круто развернулся и побежал в сторону леса. Егеря в азарте гнались за ним. Горбатый влетел на пологий бугор и с разгону прыгнул на одиноко стоящую сосну. Он подпрыгнул так высоко, что уцепился за ствол метрах в трех от земли. Дерево было высокое и толстое, нижние ветки начинались на высоте метров в шесть. Добравшись до них, медведь ухватился лапами за ветвь и стал смотреть на людей, которые, потрясая палками, стояли под деревом. Так он провисел довольно долго, поглядывая вниз и скаля зубы. Но, по-видимому, устал. Тогда он перехватился за ветку зубами и опустил лапы. Взрывом хохота был встречен этот невиданный трюк!
— Вот этот настоящий зверь! — сказал Григорий в обходе которого и выпускали медведей.
Когда вернулись к машине, оказалось, что медведи мало-помалу разбрелись и только два медвежонка плелись за людьми, не желая оставаться наедине с лесом.
— Что-нибудь надо сделать, Григорий! — сказал старший охотовед. — Так их нельзя оставить, еще в поселок притащатся…
Машину загрузили клетками, и она ушла. На поляне остались Григорий и два медвежонка, с которыми надо было «что-то сделать», а попросту — как-то отделаться от них…
Григорий шел по тропе, а следом, поскуливая, бежали медведи. Прошли уже километра два, а они не отставали.
— Ну хватит! — остановился Григорий. — Разбегайтесь, косолапые!
Не тут-то было! Они и не думали разбегаться. Их нисколько не манил лес, они забыли, что такое свобода. Единственной их заботой было не отстать от человека, идти туда, куда идет он. Человек стал для них всем, ничего другого они не знали и не хотели знать…
Григорий направился вверх по ручью, берущему начало из Светлого ключа. Ручей местами был широк и топок, выше по течению начинались обрывистые берега, не очень высокие, но довольно крутые. Здесь Григорий по бревну, перекинутому с берега на берег, перешел на противоположную сторону. Медвежата, потоптавшись у начала мостка, тоже перебежали по бревну и быстро догнали егеря. Тогда Григорий свернул с тропы и пошел по крутому склону, по самой осыпи, цепляясь за крепкие ветки кустарника, — только так и можно было здесь удержаться. С трудом забравшись на верхушку сопки, он смотрел, как отчаянно карабкаются по его следам медвежата. Вот один оступился и поехал вниз. Второй покатился следом. Оба медвежонка исчезли в облаке пыли…
Григорий спустился по противоположному склону сопки. Он шел к своему кордону, жалел глупых медвежат и чувствовал себя в чем-то виноватым…
Горбатый забрался В развилку ветвей, и отдыхал, испуганно оглядываясь. Он видел, как люди полезли в кузов, груженный клетками. Потом машина заурчала, тронулась и скрылась за деревьями. Горбатый видел, как ушел егерь в сопровождении двух толстеньких медвежат. Когда все стихло, успокоилось, Горбатый разволновался. На него надвигались тревожные запахи темнеющего леса, из-за холмов, поросших курчавыми соснами, тянуло пронизывающим холодом. Уже смеркалось, где-то поблизости слышалось старческое поскрипывание дерева, длинными переливами звучала песня дрозда. Вдруг Горбатый вздрогнул — позади негромко стукнуло, прошелестели сухие листья. Он повернул голову, стреляя глазами по сторонам.
Медленно шла косуля. Приближалась… Она только что запнулась о ветку и слегка прихрамывала. Голова ее была высоко поднята, влажный нос шевелился. Горбатый замер и облизнул губы. Ему захотелось зареветь от страха. Он втиснулся как можно глубже в развилку, блестящие глаза неотрывно следили за влажными ноздрями косули, которые беспрерывно двигались, настороженно втягивая сырой воздух леса. Но вдруг какой-то иной инстинкт пробудился в медведе. Не сознавая, что делает, Горбатый вытянулся вдоль ветки и прыгнул на остановившуюся под, деревом косулю. Как тяжелый мешок шлепнулся он на землю, но передняя лапа, описав дугу, угодила в шею животному, и острые когти порвали сонную артерию. Косуля бросилась зигзагом: вправо, влево, но далеко не ушла…