У каждого своя война
Шрифт:
– Что их ждет дальше?
– Почему вас это так беспокоит, Сережа?
– Потому что я оперировал этих солдат. А потом мне сказали, что их ждет трибунал. Это правда?
– Вам сказали, как они были ранены? — нахмурился подполковник медицинской службы Феликс Иванович.
– Какое это имеет значение? Они ранены в бою!
– Определяющее имеет значение, дорогой мой романтик. Они шли в атаку... Значит, шли вперед, не так ли? А их ранили свои же. Когда они бежали назад…
– Как свои? — опешил Сергей Андреевич.
– Очень просто. Они напоролись на загранотряд.
Вы что, Сережа, не знали, что позади атакующих выставляются заградительные отряды НКВД? Неужели не знали? —
– Их что... всегда выставляют... эти отряды? — прошептал Сергей Андреевич.
– Не всегда, успокойтесь. Выставляют, когда командование не уверено в боеспособности солдат... когда их посылают на заведомую смерть. Что вы так на меня смотрите, черт возьми? — вдруг взорвался Феликс Иванович. — Я, что ли, выставляю эти загранотряды?! Это война, и у нее свои законы!
– Посылать людей на заведомую смерть — это закон?
– Все, кто идет на войну, идет на заведомую смерть, дорогой мой! — Интеллигентная снисходительность Феликса Ивановича испарилась, и теперь он выглядел разъяренным и грубым. — Только одним везет, а другим — нет! Я, что ли, должен втолковывать вам эти азбучные истины, черт вас возьми!
– А этим пятерым повезло, или как? — В ответ на крик подполковника Сергей Андреевич вдруг стал спокоен, хотя спокойствие это внушало тревогу.
– Нет, не повезло! — жестко ответил Феликс Иванович. — Они струсили, побежали назад! И были встречены огнем загранотряда. Вы что, думаете, их было только пятеро? Ваше счастье, Сережа, что вы не видели, сколько их там полегло! Сотни!
– Ну конечно, они же не знали, что их встретят огнем свои, — улыбнулся Сергей Андреевич.
– Что вы от меня хотите, в конце концов?! Я вас спрашиваю, гуманист паршивый!
– Ничего, Феликс Иванович, ровным счетом ни-че-го... Спасибо, что сказали правду.
– И что она вам — эта правда?! Что он Гекубе, что ему Гекуба? — Феликс Иванович нервно ходил по операционной. — Вы смотрите, Сережа, вы с этими своими вопросами допрыгаетесь! Ну узнали вы еще одну правду, что с того? А сколько других правд вы не знаете! И не узнаете никогда, если только... Да ну вас к черту! Вы врач, Сережа! Зарубите это себе на носу! Ваше дело — лечить людей и не задавать дурацких вопросов! Иначе вам сильно не повезет, предупреждаю вас, дорогой мой идиот!
– Век благодарен буду за совет, Феликс Иванович, — улыбнулся Сергей Андреевич. — Честно говоря, завидую вам.
– Не стоит, Сережа. Зависть — чувство нехорошее.
И потом, вы еще так мало жили, так мало видели — и у вас все удовольствия впереди.
Он ушел, а Сергей Андреевич еще долго раздумывал над его словами. Он навещал в госпитале этих пятерых солдат, которых все называли дезертирами и трусами. Когда они начали выздоравливать и смогли ходить, за ними приехали на крытом грузовике четверо из Смерша во главе с капитаном, погрузили раненых в грузовик и укатили. Перед этим Сергей Андреевич попытался поговорить с двумя ранеными, лежавшими в небольшой комнатушке, которую раньше использовали для хранения грязного белья, — мест не хватало катастрофически. Госпиталь располагался в полуразрушенной школе в районном центре — маленьком провинциальном городке. Весь медицинский персонал жил в землянках, редко кому удавалось встать на постой в чудом уцелевшем доме. Так вот, незадолго до приезда наряда из Смерша Сергей Андреевич попытался поговорить с этими двумя. Молодые ребята, двадцатого года рождения, один из Магнитогорска, другой — из Горького. Они отмалчивались, отвечали на вопросы нехотя, сквозь зубы, односложно.
– А чего побежали назад?
– Испугались... огонь страшенный
был... — говорил один.– Там минное поле перед высотой было, а нам ничего не сказали. Как пошли рваться один за другим…
И минометы шарашат — головы не поднять, — говорил второй.
– Затмение нашло... — твердил первый.
– Мы только в себя прийти хотели, прочухаться…
А потом снова побежали бы вперед, куда деваться-то? Разве мы не понимали?
– А про загранотряд слышали? — спрашивал Сергей Андреевич.
– Ребята болтали... да никто не верил…
– Что ж теперь-то с вами будет?
– Ежли не расстреляют, то в штрафбат загонят, — усмехнулся первый.
– Небось к расстрелу приговорят, — вздохнул второй. — Жалко только, что домой напишут, будто мы дезертиры и трусы. А какие мы трусы? Ну испугались мало-мало, что ж за это сразу стрелять? Они ж там, гады, человек триста положили... считай, весь батальон…
Прошло еще немного времени, и как-то поздно вечером к Сергею Андреевичу в землянку завалился сильно выпивший Феликс Иванович Копылов, притащил с собой фляжку со спиртом, несколько банок тушенки и буханку хлеба. Сергей Андреевич сидел за шатким, сколоченным из обгоревших досок столом и при свете коптилки писал дневник — истрепанная толстая тетрадь в дерматиновом переплете лежала перед ним.
– A-а, принц Датский, один, как сыч, сидишь! — ставя на стол флягу со спиртом, весело спросил Феликс Иванович. — Что ты все пишешь, душа моя? Ты что, не знаешь, что вести дневники и всякие записи личного характера в прифронтовой полосе категорически запрещено? Трибунал за это светит!
Феликс Иванович сбросил шинель на топчан, принялся немецким штыком вскрывать консервные банки с тушенкой, на толстые куски порубил буханку, плюхнулся на табурет, навалился локтями на стол, приказал:
– Давай посуду!
Сергей Андреевич принес две алюминиевые кружки, воды в чайнике. Феликс Иваныч критически осмотрел кружку, спросил:
– Мыл посуду? — Он был до крайности брезглив и боялся всякой инфекции.
– Мыл, мыл... — Сергей Андреевич убрал тетрадь с записями, сел напротив подполковника медицинской службы. Тот разлил в кружки спирт, спросил:
– Тебе разбавить? Или так проглотишь?
– Разбавьте…
Феликс Иванович разбавил, поднял свою кружку, посмотрел на Сергея Андреевича зеленоватыми мутными глазами:
– Ну что, душа моя, давай хряпнем! — и первым выпил, громко выдохнул, зачерпнул из банки полную ложку свиной тушенки, стал громко жевать.
Сергей Андреевич тоже выпил, пожевал хлеба, закурил. Феликс Иванович тоже закурил, заскрипел табуретом, проговорил:
– К расстрелу ребят приговорили... утром в штабе дивизии был, медикаменты получал... н-да-а, вот так-то…
– Говорили же, что в штрафбат отправят?
– Черта с два! Какой-то кретин в штабе настоял…
Начальник политотдела. Спрашивается, зачем мы их лечили? Выхаживали? Бесценную глюкозу тратили, кровь переливали... Вот вам, Сережа, и вся правда, если вернуться к нашим баранам…
– Я уже забыл о нашем разговоре, как вы советовали, — ответил Сергей Андреевич.
– Ой врете, Сережа! — погрозил ему пальцем Феликс Иванович. — Такие разговоры не забываются…
Я в двадцать первом, Сережа, был в армии Тухачевского.
Тамбовский мятеж эта славная армия подавляла. Большинство — латыши, китайцы, азиаты... поляки были…
А я в должности старшего санитара... Так вот, доложу вам, бесценный вы мой романтик, что расстреливали тогда всех! И детей в том числе. Если пацан или девчонка головкой до пояса отцу доставали, стреляли вместе с отцом. И женщин стреляли! — Прищурившись, Феликс Иванович выпустил густую струю дыма. — Не хотите ли такую вот правдочку?