У меня к вам несколько вопросов

— Нет.

— Держались за руки?

— Нет.

— Совершали половой акт?

— Нет. Но, как я сказала, их лодыжки соприкасались у фонтана.

Это прозвучало смехотворно.

— А ваши лодыжки никогда не касались ничьих, с кем вы не состояли в сексуальных отношениях?

— Не так, как у них, — промямлила я.

— А как именно это было у них?

— Их ноги были… скрещены. И они наклонялись друг к другу.

— И вы, основываясь единственно на том, что их лодыжки соприкасались — что вы увидели в многолюдном общественном месте, — предположили сексуальные отношения между ними?

— Это был далеко не единственный показатель.

Мой голос был таким слабым. На меня навалилось одуряющее ощущение: от того, что я назову ваше имя в суде, совершенно ничего не изменится. Какой бы огонь я ни разожгла, его могут быстро затоптать.

— Значит, основываясь на этом предположении, а также на вашей теории об этих точечках в ежедневнике Талии, вы считаете, что могли бы что-то привнести в первоначальное следствие?

Могла бы я? Смогла бы я в свои восемнадцать сказать что-либо из этого следователям — о менструации, о сексе с учителем? Смогла бы навлечь на вас, моего любимого учителя, подозрение в убийстве? Но я понимала, что должна буду ответить:

— Да.

— Фактически это слушание во многом связано с вашим вмешательством в это дело, не так ли?

— Я не могу говорить об этом.

— Вы ведь уже немало говорили об этом деле публично, не так ли?

Лиз так вложилась в эти слова, что я начала думать, что она по-настоящему ненавидит меня, что она никогда не верила ни единому моему слову.

— Все, что я говорила публично и говорю здесь, в суде, я знала и в тысяча девятьсот девяносто пятом, и сказала бы это следователям, если бы меня спросили.

Я произнесла это с такой уверенностью, какой не чувствовала в себе.

— Это хорошо, — сказал Гектор. — Запомните эту формулировку.

— Но вас не спрашивали, — сказала Лиз. — Вы обращались к следователям с этой информацией?

— Нет. Меня направили к ним потому, что я жила с Талией в одной комнате на предыдущем курсе. Но они не спрашивали о ее интимной жизни. А я тогда еще не видела ежедневника. Их интересовало только то, что я знала о том вечере, когда она умерла. А я не видела ее в тот вечер, не считая спектакля.

Гектор энергично кивнул. Лиз сказала:

— Это ведь вы предложили Бритт Гвинн организовать обыск в сарае со спортивным инвентарем в кампусе Грэнби, не так ли?

— Да.

— Поразительная точность. Вы предлагали какое-либо еще место поисков?

— Я предлагала осмотреть сарай с инвентарем, ложу для прессы у него на крыше и трибуны перед беговой дорожкой и полем для лакросса, которое было раньше футбольным полем.

— Все это расположено довольно близко. Вы по чистой случайности предложили им поискать в том самом месте, где действительно были найдены следы крови?

У меня отпала челюсть. Я сказала:

— Меня правда спросят об этом?

Лиз пожала плечами.

— Не исключено.

— Но, если они станут намекать, что я что-то знала о произошедшем, не значит ли это, что меня тем более должны были расспросить обо всем в девяносто пятом?

— Они могут намекнуть, что новая улика появилась позже. Чьими-то стараниями.

— Это же бред. Разве нет? Такое вообще возможно?

— Все, что им нужно, это сделать легкое внушение. Скорее всего, они попытаются выставить вас не в меру любопытной, пронырливой особой, старающейся сделать себе имя. Их цель — настроить судью против вас.

Я была вынуждена признать, что это будет несложно: только взгляните на ее самодовольную мордашку — такая на все пойдет ради славы. Да ведь она почти не знала никого из них.

Лиз спросила, не нужен ли мне перерыв. Да, нужен. Еще как нужен.

10

Я планировала заехать в кампус повидаться с Фрэн, но была физически и эмоционально истощена, поэтому уговорила ее привезти мальчиков в отель поплавать. Бассейн приличных размеров и гидромассажная ванна лишь наполовину заполняли огромное пространство солярия, выходившее на лужайку за отелем. Три стены были стеклянными, как и пологий потолок, но из толстого зеленого стекла, которое мягко фильтровало свет, окутывая одеялом фальшивого лета влажное, теплое пространство, пахшее хлоркой. Фрэн купила мальчикам «Читос» в автомате, и теперь, когда они принялись сигать в воду, мы с ней подчищали оставшиеся кусочки, пачкая пальцы оранжевым.

Я не притрагивалась к «Читос» уже лет двадцать. Если бы я позволяла себе есть все что захочу, я бы ела их каждый день.

Я рассказала Фрэн о своем утре — все в порядке, она не числилась в свидетелях — и как встретилась вчера вечером с Сакиной и Майком.

— Представь, — сказала Фрэн, тыча в меня кукурузной палочкой, — представь, что Майк бросит жену ради тебя и вы с ним поженитесь в Старой часовне.

— Мои акции поднялись, — сказала я.

— Хористки пели бы вам! Подружки невесты могли бы надеть золотое с зеленым!

— Ты у меня женатая подружка невесты, — сказала я, — и мне нужно, чтобы ты была одета с ног до головы в зеленую тафту.

Одна из самых чудесных новостей за несколько последних лет: Оливер, мой сосед по Грэнби в 2018-м, женился на Эмбер, прелестной учительнице латыни. И остался работать в Грэнби. Фрэн передала приглашение на вечеринку у них дома в кампусе следующим вечером, в пятницу, — просто в честь того, что люди могут взять и собраться, каким бы коротким ни оказалось это окно в пандемии. У меня возникло ощущение, что адвокаты были бы против, но я не видела в этом ничего плохого. Это же просто вечеринка, пусть и в двух шагах от места преступления.

К мальчикам Фрэн подключились другие дети — два мальчика и девочка, — и их мама грациозно нырнула в бассейн и проплыла пару кругов. Она была нашей ровесницей — и ни намека на целлюлит.

Фрэн прокашлялась и многозначительно посмотрела мне через плечо. Я обернулась и увидела на другой стороне бассейна мужчину в синих плавках, с брюшком, но мускулистыми руками и ногами. Я вгляделась в его лицо и узнала Робби Серено. А с ним была его очаровательная жена. И дети. Он надувал матрац. Жена вышла из воды, завернулась в полотенце, взяла у него ключ-карту и ушла.

На миг меня охватила паника, и я не знала, что делать — нырнуть и не выныривать не вариант, — а потом вспомнила, что адвокаты уже решили этот вопрос за меня. Мне было не положено разговаривать с ним. Во всяком случае, о слушании, но это было достаточным оправданием, чтобы сидеть и не рыпаться.

Я неуверенно подняла руку, как бы в знак приветствия. Он смущенно улыбнулся нам обеим. Залысины у него прилично выросли.

— Подойду поздороваюсь, — сказала Фрэн раньше, чем я ее попросила об этом.