У нас в саду жулики (сборник)

– Вам, – интересуется, – какой – из мрамора? Или для гостиной?

– Желательно, – говорю, – переносной.

Поворачивается к мужу:

– Принеси человеку стол.

Приносит какую-то складную рухлядь. И страшно тяжелую. Килограммов на десять.

– Нет, – говорю, – не пойдет. А полегче не будет?

Поворачивается к мужу:

– Принеси человеку полегче.

Приносит теперь металлический. (Тот был деревянный.) На этот раз полурухлядь килограмма на четыре. Пойдет.

Жадно ловят мой взгляд. И чувствуют, что возьму.

– Мы, – говорит жена, – уступим вам за копейки. – И смотрит на мужа.

Муж говорит:

– Всего за десять долларов.

Вытаскиваю из сумки одну из своих книжек. Ту, где отчетливее харя.

– Я, – говорю, – писатель. И мне нужен стол.

Подумал и зачем-то добавил:

– Для торговли.

Тоже му…к.

Смотрит на харю и сверяется с моей.

Улыбается:

– Похож.

Муж уже раздвинул у стола ножки.

Жена любуется:

– Вы можете его покрасить. И будет красавец.

Теперь любуются оба.

Я говорю:

– Пять.

И сам испугался своей наглости.

Жена говорит:

– Ладно. Берите за семь.

Муж протестует:

– Нет. За восемь.

Жена теперь любуется мной:

– Какой симпатичный писатель. Пусть берет за семь.

Муж смотрит на жену и презрительно отворачивается.

Отслюниваю и пересчитываю еще раз. Не передать бы лишнего.

Жена чуть ли не кланяется в пояс и желает мне счастливого бизнеса. Муж ей уже все простил и тоже присоединяется.

На прощание приветливо улыбаются.

3

За сделкой издали следил еще один еврей. Когда две стороны работают – третья не лезь: святая святых. Но после отбоя сразу же вмешался. Похож на артиста Весника.

– Чем, – спрашивает, – промышляете?

– Вот, – говорю, – торгую своей книгой. Приехал из России.

Может быть, купит и ликвидирует часть моей глупости.

Листает.

– Всего, – говорю, – три доллара.

Опять мудак. Сказал бы лучше два.

– Да, – говорит, – интересно.

Он, правда, русские буквы уже начинает забывать. Некогда. Так, иногда пробежится по газете. Но как надо было торговаться, может мне объяснить.

Оказывается, нужно сразу заламывать доллар. И на трех бы, уверяет, сошлись.

– А вообще-то, – улыбается, – гарбич.

Гарбич значит по-ихнему говно. Не то чтобы говно. А так. В машину для мусора.

– Да я и сам уже понял. Дал, – говорю, – промашку.

– Бывает. – И все продолжает улыбаться.

И вдруг лезет себе в карман и сует мне бумажку. Наверно, доллар.

– Бери, бери… На счастье…

– Да что вы, – говорю, – зачем… – но бумажку не выпускаю. И все пытаюсь ему всучить свою книжку.

Так и не взял.

4

Я разжимаю кулак и вдруг разворачиваю пятерку. Мой тэйбл мне обошелся всего в два доллара.

И все-таки странно. У нас, если ты му…звон, тебя еще вдобавок и ограбят.

А здесь – наоборот.

Минин и пожарский

1

Все засмеялись, и с видом победителя Мишка снисходительно заулыбался. Такой одутловатый и в майке. И на правом плече вытатуированный крест. А в левом ухе серьга.

Но я все равно не сдаюсь.

– Ну, какой же, – говорю, – Молотов революционер?

Но оказалось, что это не только про Молотова. Просто все наши революционеры сначала, конечно, были русские, а потом их окручивали еврейки. И не успеешь еще «кинуть палку», глядишь – и уже обрезанный.

– А как же, – смеюсь, – Каганович?

Но Каганович, оказывается, не в счет. Потому что он уже был еврей до обрезания.

А евреев Мишка определяет по зрачкам. И это очень просто.

Я говорю:

– А у меня в Питере есть кореш, так он их определяет даже на расстоянии. По запаху.

– По запаху – это, – улыбается, – само собой.

– Да нет, – говорю, – ты меня не совсем правильно понял. Просто по запаху – это, – объясняю, – может и каждый дурак. А мой корефан умеет их угадывать даже по телефону. Не успеет схватить трубку – и уже зажимает нос.

И все опять засмеялись. У нас теперь с Мишкой ничья.

– Ну, ладно, – говорит, – хочешь, почитаю свое?

Я говорю:

– Ну, давай.

И начинает жевать всю эту родимую канитель. Про луговину и про крылечко на околице. Ну, прямо вылитый Надсон.

А я его все слушаю и слушаю. И так нетерпеливо жду. И как-то даже заскучал. Уже чуть ли не ерзаю.

– Ну, а где, – спрашиваю, – где же твои евреи?

А про евреев, оказывается, он еще не успел. Мишка задумал такую трагедию.

Приходят в деревню оккупанты, и все евреи ушли в партизаны. А русского сделали старостой.

– Откуда же, – смеюсь, – ты взял в деревне евреев? Ты что, – говорю, – уже совсем?

Но оказалось, что не совсем. Просто деревня где-то под Бердичевом. А там одна жидовня.

– Ну, как примерно, – объясняет, – здесь. На Брайтоне.

– А я бы, – говорю, – на твоем месте сделал наоборот: русские ушли в партизаны, а еврей – в старосты.

На самом деле, соглашается, так оно и было, только русских там оказалось всего два человека. Как Минин и Пожарский. И евреи одного из них просто подставили.

Чтобы потом на него все свалить. А другого пришлось утопить. Как свидетеля.

– Да, – говорю, – вообще-то интересно.

Но все это у Мишки покамест еще только в зародыше. А вообще его идеал – Игорь Тальков. И тоже все вышло, как Мишка и предполагал: жидяра убил, а сам свалил в Израиль. А русского человека опять, как всегда, подставили.

– Вот так же, суки, убили и Есенина!

Я говорю:

– А разве Есенина убили?

– А ты что, – Мишка уже не на шутку ощетинивается, – ты что, не знал?

И тоже, оказывается, жидяра. По фамилии Коган.

Сначала этот Коган жил в Таллине, а в тринадцатом году свалил сюда в Калифорнию к своему сородичу раввину, бывшему русскому революционеру, пока не женился на еврейке.