У нас всё хорошо

Не знал он тогда, что журналист, в отличие от блогера, пишет не то, что думает или о чём хочет писать, а то, чего требует редакционная политика, которую определяют вовсе не журналисты и даже не читатели, а тот, кто эту всю музыку оплачивает. Хозяин издания, не лишённый политических амбиций финансовый воротила, потратился на этот проект из вполне прозаичных целей: сделать себе нужную рекламу, конкурентам – антирекламу и занять так необходимый ему для расширения своего бизнеса государственный пост. Пока он шёл к своей цели, сотрудники его издания могли рассчитывать на хорошие гонорары и свободу творчества. Как только заветная должность оказалась у воротилы в кармане, редакционная политика начала потихоньку меняться, гонорары уменьшаться, а число недовольных такой ситуацией стало расти. Люди увольнялись, и вместо профессионалов приходилось брать сотрудников менее опытных. Глянув краем глаза на Олегову писанину, несколько эмоциональную, но грамотно изложенную, редактор издания решил дать ему шанс. “Потенциал у парня есть, остальному научим. Хоть звездиться не будет, раз без опыта”, – рассудил он.

Олег чуть не сошёл с ума от счастья – он никак не мог поверить, что в его судьбе случился такой мощный рывок. Подумать только, ещё вчера он был ни дать ни взять обычной конторской крысой, а тут вдруг стал рупором эпохи, светочем, окном в мир…

Но светить из небольшого запыленного окошка в перегруженном людьми и компьютерами кабинете оказалось крайне затруднительно, да и с мечтой о пламенном трибуне тоже пришлось расстаться: суровая редакторская правка не хуже пожарного водомёта гасила огонь мятущегося журналистского сердца, которое, поостыв, не рвалось более из груди, не полыхало, а лишь тлело жалкой искоркой недокуренной сигареты.

Правда, это будет позже, не сразу. Только спустя время Олег поймёт, что все его горячие устремления рвануть, подобно марафонцу, в далёкие безоблачные дали напоминали больше танцевальную фигуру с красивым названием пируэт. Поворот направо, поворот налево – сколько ни двигайся, всё равно возвращаешься в исходную позицию.

Вертелся так Олег долго, до головокружения, до потери равновесия и жуткой усталости.

«Сколько можно? – вдохновенно выбивал он на затёртых клавишах. – Сколько можно терпеть это беззаконие?» После вопросительного знака норовил ещё пристроить восклицательный, но тут же вспоминал, что тот не дотянет даже до самой первой правки и сгинет бесславно под рукой бездушного редактора, который не ведает ни пощады, ни гражданской чести. Посокрушавшись с минуту, Олег переводил дыхание и с новым рвением шёл в свою словесную атаку либо на проворовавшихся чиновников, либо на не имущих стыда богатеев, которые каким-нибудь боком обязательно касались этих самых нечистых на руку державных слуг. Обличал, сыпал щедро цифрами и фактами, клеймил позором, пыхтел что было мочи и уже готовил на груди место под орден, а его детище безжалостно перекраивали вдоль и поперёк, превращая суровый приговор в невнятный детский лепет. Это в лучшем случае. А в худшем – всё обзывалось судом Линча и шло в корзину.

Эта вопиющая несправедливость заводила Олега ещё больше, чем тот самый беспредел, о который он так рьяно затачивал своё журналистское перо.

– Ну почему?.. – чуть ли не со слезами на глазах бросался к собратьям по этому самому перу, взывая оных к состраданию. Но коллеги, чьи труды так же регулярно подвергались кастрации или смене пола, мало проникались чужим горем: некоторые вообще никак не реагировали, иные спешили заверить, что тупое начальство – неизменный атрибут этого мира, крайне далёкого от совершенства и уж никак неспособного претендовать на звание самого лучшего из миров. «Он даже в первую десятку не попадает», – пошучивали некоторые циники от четвёртой власти, успевшие набить руку на всякого рода рейтингах.

Олегу претил такой подход, он упорно не принимал эту расхожую мысль про несовершенство мира и человека. Если всё так плохо и будет только хуже, зачем, собственно, и жить тогда? К чему все эти устремления в сторону любви, дружбы, той же справедливости, если её, оказывается, не может быть по определению? Чего тогда стоят все эти бесконечные попытки переустройства общества, смены власти и лозунгов? Да и вообще, если разобраться, на кой чёрт макаке надо было слезать с дерева и эволюционировать в сторону человека – ради того только, чтоб не руками есть, а вилкой?

– Как зачем? Чтоб нескучно было, – объяснил как-то Олегу дядя Вова – самый старший и самый опытный из его коллег. Он был единственным, кто не покинул редакцию на волне массового оттока кадров.

– То есть? – не понял Олег дядю Вову. Решил даже, что тот шутит, и немного обиделся.

– Чтоб жизнь текла, нужны какие-то процессы. Движение. Развитие. Не может быть сегодня так, как вчера.

С этим трудно было спорить.

– Но зачем же так круто? Можно помягче?

– А помягче это как?

Олег до отказа заполнил лёгкие воздухом, чтоб на одном дыхании, да с нужным эмоциональным градусом напомнить о том, как безжалостно проходится эта жизнь по людям, причём большей частью хорошим, как ломает и корёжит их души, загоняя в безверие и цинизм, как лишает последней надежды…

– Дядя Вова, к тебе пришли, – в дверях возникла журналистка Алёна, которую посылали в ближайший магазинчик за провиантом.

Когда дядя Вова вышел, Алёна начала раздавать заказы.

– А кто к нему пришёл? – забирая свои чипсы, как бы между прочим бросил Олег.

– Не знаю… Заморыш какой-то.

– Точно заморыш, – согласился с ней вошедший в комнату Паша, который писал в их издании про зарубежную жизнь. Как только дядя Вова вышел, он сразу же проследовал за ним вроде как по своей надобности.

– Успел-таки посмотреть, – фыркнула в его адрес Алёна. – Тебе тоже всё надо знать?

– Профессия у нас такая… Журналист обязан интересоваться жизнью – так наш редактор всё время говорит, – попытался оправдаться Паша.

– Интересоваться жизнью и совать нос в чужие дела – это, по-моему, разные вещи.

– В нашем деле это одно и то же, – не сдавался Паша.

– Не думаю. Должна быть какая-то грань…

Олег, которого также уличили в чрезмерном любопытстве, почувствовал, что в словах Алёны есть резон. Но ни за что не согласился бы это признать. Даже будучи припёртым к стенке, упирался бы и железно стоял на своём. Он категорически не мог признавать чужую правоту. Тем более женскую. Особенно, если речь шла о таких сильно умных, как Алёна. С ними Олега прямо подмывало спорить и непременно доказывать несостоятельность их позиции. Когда удавалось с блеском разбить такую вот оппонентку в пух и прах, Олег чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. И если бы сейчас затронули именно его, а не Пашу, то мало бы не показалось никому.

Но на этот раз обошлось. Паша не стал отвечать Алёне, а вскорости вернулся дядя Вова, и всем любопытствующим представился шанс задать свои вопросы.

– А кто это был, с таким безумным взглядом? – не утерпел Паша.

– Ты тоже заметил этот взгляд? – улыбнулся дядя Вова. – Так, борец с режимом один…

– С нынешним или тем, прежним? – это уже был Олег.

Дядя Вова не сразу услышал: он как раз открыл почту и принялся внимательно читать письмо.

– С каким режимом борец? – не успокаивался Олег.

Не отрывая глаз от экрана, дядя Вова махнул рукой:

– Да какая разница…

Алёна хихикнула. Олег обиделся на дядю Вову. Мог бы и объяснить что-нибудь: он у них вроде наставником числится, как-никак.

– А зачем тебе этот тип? – поинтересовался Паша.

– Ни зачем. Это я ему нужен. У него там прожекты какие-то – вот он мне и морочит голову. Не знаю, как отделаться, – дядя Вова отстучал короткий ответ и обратился наконец к Олегу. – Так о чём мы там говорили?

– Да ладно… – Олегу вдруг расхотелось митинговать.