У нас всё хорошо

– Но мне казалось, я нашёл себя здесь. Мне интересно. Я горел так… И статьи я писал классные, скажи?

– Хорошо писал. И горел тоже. Заметь, ты это говоришь всё в прошедшем времени. Для тебя это уже пройденный этап. Он закончен. Только ты сам этого не понимаешь пока.

– Почему же закончен? – упирался Олег. – Мне так нравится это. Я думаю, что могу на этом поприще реализовать себя.

– Неправильно думаешь.

– Почему?

– Ты так думаешь, потому что не знаешь, куда идти. Ты растерян и цепляешься за то, что хоть и ускользает, но всё же было у тебя в руках.

– Я действительно не знаю, куда идти и что делать… Правда, – Олег с мольбой смотрел на дядю Вову.

Тот молчал.

Олег был в полной растерянности: он почему-то был уверен, что дядя Вова непременно составит ему протекцию в какую-то пусть самую захудалую газетёнку, которую читают необученные интернету пенсионеры. Раздосадованный своим увольнением, Олег утешал себя, представляя тёплый, душевный разговор с дядей Вовой, который будет петь дифирамбы его журналистской хватке, крыть последними словами недальновидного редактора и обязательно предложит содействие в поиске новой работы. И даже если вдруг не предложит, то Олег попросит, и он не откажет. А тут вдруг такой коленкор.

– А почему ты думаешь, что журналистика – не моё?

Как тонущий хватается за хрупкую соломинку, он отчаянно цеплялся за дядю Вову и готов был уже потерпеть немного критики в свой адрес с тем только условием, чтобы получить так необходимую ему помощь.

Дядя Вова сделал пару последних глотков и помахал официанту пустым бокалом.

– Понимаешь. Даже не знаю, как тебе сказать… Уж больно ты горячишься. Нельзя в нашем деле так. Тут надо без фанатизма. Что говорят, то и пиши.

– Как это «что говорят»? – вскипел Олег.

– Во, ты глянь на себя, – будто экскурсовод в музее, дядя Вова совершил демонстрационный жест, предлагая Олегу как-то изловчиться и посмотреть на себя со стороны.

– Нельзя так реагировать.

– А что мне, расцеловать тебя за такие слова? – сердито бросил Олег.

– Может, и расцеловать. Я ведь дело говорю. Объясняю тебе, балбесу, что и как. А ты психуешь сразу. Вот за что ты всё время горло дерёшь? Чего в драку лезешь?

– За правду, – не раздумывая, отрапортовал Олег.

– За какую такую правду?

– Как за какую? Она ведь одна.

– Это тебе так кажется. Ты видишь именно так и думаешь, что это и есть правда. А кто-то видит по-другому – для него правда уже другая. И он не понимает, как можно видеть иначе. Но каждый из вас думает, что прав он. В результате – конфликт, который разрешить можно только с позиции силы. Понимаешь?

– Не очень, – признался Олег.

– Потому что привык думать, что ты всегда прав. И принять правоту другого не можешь.

– Ну, как же её принять, если он, этот другой, откровенно беса гонит, – Олег заметно нервничал.

– А этот другой, представь себе, убеждён, что беса гонишь именно ты.

– И чем он докажет?

– А ты чем?

– Как чем? Если я так считаю, то у меня обязательно есть доказательства.

– Но это для тебя доказательства, а для него – просто фикция.

– Что значит «фикция»? Как он может так говорить?!

– Да не горячись ты так. Возьмёт и скажет. И ничего ты с этим не поделаешь.

Давняя рана Олега отреагировала острой болью на эти слова. Опять это «ничего не поделаешь», опять надо терпеть и смиряться. Не ожидал он этого от дяди Вовы…

– Я не могу так, – отрезал он жёстко.

– Как не можешь? – удивился дядя Вова.

– Смиряться. Терпеть. Закрывать глаза на глупость, враньё, несправедливость… – Олег понял, что потерял сейчас не только надежду на новую работу, но и товарища, которому он верил, на чьё понимание и поддержку рассчитывал.

– Ладно-ладно, успокойся. Прямо, как на трибуне.

– Я серьёзно, а ты иронизируешь. Как ты можешь… – Олег не скрывал своей обиды.

– Я объяснить тебе пытаюсь, что нет никакого смысла махать шашкой или орать до хрипоты, отстаивая то, что ты считаешь правдой.

– Что значит «считаешь правдой»? Ведь есть объективная реальность, есть факты, которые невозможно игнорировать. Нельзя говорить, что этого нет, если оно есть. И наоборот, если чего-то нет, то как можно говорить, что оно есть?

– Очень даже можно. Поверь мне. Я всю свою жизнь этим занимаюсь. Пишу о том, чего нет. Или стучу пяткой в грудь, доказывая всем и каждому, что видимое ими не что иное, как оптический обман, иллюзия, а на самом деле всё обстоит совсем иначе.

– И как же ты… – Олег запнулся. – Как же ты с такими мыслями работаешь в прессе? Люди ведь читают твои статьи и верят тебе.

– Это их проблемы. Меня читает тот, кто хочет верить в то, что я пишу. Кто верит в другое, тот не читает. Или читает, чтоб разнести всё в пух и прах…

– Я и подумать не мог, что ты так относишься к своей работе…

– Так – это как? Не уважаю, значит?

– Да, не уважаешь. Я думал, ты веришь в то, что делаешь. Стараешься служить правде, людям…

– А я им и служу. Я пишу то, что они хотят читать. Или готовы, точнее.

– А почему ты не пишешь то, что хочешь писать?

– Почему не пишу? Пишу. Когда могу.

– И тебя это устраивает?

– Что именно?

– Что ты не всегда делаешь то, что хочешь?

– По-другому не выходит, – пожал дядя Вова плечами. – Жизнь такая…

– Так давайте изменим эту жизнь! Давайте потребуем от редактора, чтоб давал нам писать нормальные вещи, чтоб не резал всё подряд!

– И что?

– Как что? Будем писать правду. То, что нужно людям.

– Опять двадцать пять, – тяжело вздохнул дядя Вова. – Откуда ты знаешь, какую правду эти люди хотят знать. Если они читают нас такими, как мы есть сейчас, значит, их всё устраивает. Им нравится наша правда, понимаешь?

– Так нет же в нашей газете никакой правды!

– Это ты так думаешь, потому что видишь иначе. Посмотри сколько сейчас разной прессы. Одни одно говорят, другие – другое. И все верят в то, что говорят. Так всегда было. Поверь мне, я в своей жизни чего только ни писал. И что надои растут благодаря мудрой политике партии, и что…

– И в это тоже верил? – ухмыльнулся Олег.

– А ты веришь, что дело твоих этих автогонщиков, которые сбили ребёнка, передадут в суд, как ты того добивался? И что суд вынесет честное решение – в это веришь?