У последней черты

Римо почти сразу отыскал такое местечко. В долине, в стороне от селения, стояла скромная хижина. Римо подошел ближе, но не заметил никаких признаков жизни. Возле хижины не лежала корзина с редькой, не сушилась лапша в пучках, как это обычно бывает рядом с сельским корейским домом.

Все словно вымерло. Римо не помнил, чтобы видел этот дом в свои прошлые приезды в Синанджу.

И он решил, что если этот дом ничей, он войдет и станет там жить.

Римо толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Внутри было очень темно, только из приоткрытой двери падала узкая полоска света. Тем лучше. В темноте крепче спится.

Римо едва не споткнулся о циновку. На ней он и расположился и, едва коснувшись спиной твердого пола, начал забываться.

— А что, если я проснусь дома? — пробормотал он, засыпая.

— Кто здесь? — донесся из темноты тихий голос. Говорили по-корейски.

Римо вскочил и машинально стал вглядываться в темноту. В доме кто-то был, этот человек сидел в дальнем углу без света.

— Здравствуйте, — неуверенно произнес Римо.

— Я не узнаю вашего голоса, — ответили ему. — Вам что-нибудь нужно?

Голос был звонкий и мелодичный — женский голос.

— Я думал, здесь никто не живет, — стал оправдываться Римо. — Прошу меня извинить.

— Не надо извиняться, — печально ответила женщина. — Ко мне редко кто приходит.

— Но почему вы сидите без света?

— Я — Ма Ли. По законам Синанджу, я должна жить в темноте, чтобы никого не обидеть своим уродством.

— О, — протянул Римо.

Теперь он видел ее — неясную фигурку в желтом платье. Верх традиционного наряда был из белой воздушной ткани. Одной рукой она прикрывала лицо, а другой нащупывала что-то в кармане. Когда она убрала руки от лица, то оказалась в густой вуали, за которой поблескивали влажным блеском глаза. Римо стало жаль девушку. Она, наверное, чем-то изуродована.

— Простите, что доставил вам неудобство, Ма Ли, — сказал Римо тихо. — Я просто хотел где-нибудь отдохнуть. — И он двинулся к двери.

— Нет! — Ма Ли протянула к нему руки. — Не уходите так сразу. Я слышу, в деревне идет праздник. Расскажите мне, что там происходит?

— Вернулся Мастер Синанджу.

— Это хорошая новость. Он так долго путешествовал по дальним странам.

— Да, но он умирает, — добавил Римо.

— Даже самый могучий прибой когда-то отступает, — кротко проговорила Ма Ли. — И все же вы правы: возвращение в море навевает грусть.

По ее голосу можно было догадаться, что девушка глубоко взволнована.

Римо впервые в Синанджу слышал, чтобы в отношении Чиуна кто-то проявлял подлинно человеческие чувства.

— Вам его жаль? — спросил он.

— Мастер Синанджу — это свеча, осветившая мир задолго до появления великого короля-воина Ончжо, который возвел первый в Корее замок, — задумчиво произнесла Ма Ли. — Грустно, что он умрет без наследника. Это разобьет ему сердце.

— Я — его наследник, — сказал Римо.

— Вы? Но ваш голос мне не знаком. Вы не из Синанджу.

— Да, я не из этой деревни, — согласился Римо. — Но я принадлежу к Синанджу. Чиун сделал меня таким.

— Это хорошо, — сказала Ма Ли. — Традиции надо соблюдать. По крайней мере, некоторые. — И она безотчетно коснулась вуали.

— Вы живете одна? — спросил Римо.

— Родители умерли, когда я была еще совсем маленькой. Я их даже не помню. У меня никого нет. Мужчины меня не любят из-за моего уродства. Они называют меня Безобразная Ма Ли.

— Голос у вас очень приятный, — промолвил Римо, не зная, что еще сказать.

По американским понятиям, даже нормальные женщины в этом селении красотой не блистали. Какая же тогда эта Ма Ли? Как Квазимодо — и взглянуть страшно?

— Спасибо вам, — просто ответила Ма Ли. — Как приятно говорить с добрым человеком.

Римо буркнул в ответ:

— Я вас понимаю. Здесь не принято проявлять сострадание.

— Люди таковы, какие они есть.

— Я ведь тоже сирота, — вдруг выпалил Римо, сам не зная зачем.

— Это ужасно — жить одному.

Римо кивнул. В комнате воцарилось молчание. Римо чувствовал себя, как школьник, впервые пришедший на танцы, когда не знаешь, что делать и что говорить.

— Не хотите ли чаю? — застенчиво произнесла Ма Ли.

— Это было бы чудесно, — ответил Римо.

Ма Ли поднялась. Римо заметил, что при маленьком росте она неплохо сложена. Большинство женщин в Синанджу были коренасты, как эскимоски. Ма Ли же оказалась стройной и изящной. Римо уловил запах ее тела, и он показался на удивление приятным.

В углу комнаты помещалась маленькая угольная печка — непременный атрибут корейского дома. Ма Ли высекла кремнем огонь и разожгла очаг.

Римо молча следил за ее ловкими движениями. От него не укрылась грациозность и изящная осанка девушки. Что бы ни было у нее с лицом, но фигурка у нее стройна, как ива.

Вода закипела, и Ма Ли заварила чай в зеленом с голубым керамическом чайнике, после чего поставила на стол две пиалы с таким же узором, похожие на те, что Римо много раз видел в китайских ресторанчиках, только с более изысканной росписью.

— Как красиво, — сказал он.

— Это селадон, разновидность фарфора, — пояснила Ма Ли. — Эта посуда не имеет цены. Чайник выполнен в форме черепахи, которая для нас олицетворяет долгую жизнь.

— Что? Ах да, чайник, — смущенно спохватился Римо.

— Ну да. А вы что имели в виду?

Римо не ответил. Он говорил совсем не про чайник. Он и сам не мог бы сказать, что он имел в виду. Слова вырвались у него непроизвольно.

Ма Ли наполнила пиалу чаем и протянула Римо. При этом она едва заметно коснулась ладони Римо, отчего по его руке побежала дрожь, заставив инстинктивно поежиться.

В самом ее присутствии было что-то волнующее. И в то же время успокаивающее. Огонь очага мягко освещал убранство дома. Отбрасываемые на стены тени навевали мысли о безопасности и надежности.

А может, Ма Ли — корейская колдунья? — неожиданно подумалось Римо.

— Пейте, — сказала девушка.

— Ах да.

Римо сделал глоток и украдкой взглянул на Ма Ли. Та наклонилась, чтобы Римо не видел ее лица, когда она станет пить. В глазах девушки отражался свет огня, и Римо вдруг ощутил горячее желание заглянуть под эту интригующую вуаль.