У Пяти углов

Ксана наконец почувствовала, что банки тушенки бьют ее по ногам. И рука уже совсем онемела. Проклятая тушенка! И ведь хотела пойти дальше, в Соловьев-ский, — значит, было какое-то предчувствие! Переложила сумку в другую руку и пошла медленнее — задохнулась уже от бега.

Следующий двор — центральный. Маленькая площадь и посредине даже сухой фонтан. Хоть здесь живые люди наконец — мальчишки с велосипедом. Один едет, двое бегут сзади. Если только заметили что-нибудь.

— Ребята! Стойте!

Ксана взмахнула сразу обеими руками и стукнула себя банками тушенки по колену.

— Ребята!

Велосипедист резко затормозил с разворотом в двух шагах от Ксаны — дворовый шик.

— Чего, тетенька?

Лет по двенадцати. Которые постарше, уже не зовут Ксану тетенькой.

— Ребята, вы не видели, здесь не проходили с небольшой рыжей собакой? Минут пять назад. Или десять.

Про собаку им было интересно. Придвинулись и отставшие бегуны.

— А какая собака, тетенька? Рыжие бывают чавики, а бывают таксы, — сказал велосипедист. — Если маленькая.

Какой знаток! В другой ситуации Ксане понравилось бы, что вот мальчик классе в пятом и так хорошо разбирается в породах. Но сейчас она расслышала в голосе велосипедиста самодовольство. Породу ему! Как будто дело в породе! Может, и у него дома собака, но обязательно породистая, медалистка — и любит он свою собаку не за преданность, а за медали и родословную.

— Просто лохматая, рыжая. Дворняжка. Похожа на лисичку

— Дворня-ажка, — ну точно, юный знаток выразил разочарование и пренебрежение.

Шла тут какая-то, Серый! Шла! — с некоторым заискиванием сказал один из бегунов. — Точно, рыжая. Ксана все надежды обратила на бегуна:

— Когда шла? Кто вел? Она не вырывалась?!

Но бегун обращался больше к своему предводителю, чем к Ксане:

— Шла, верно, Серый?

— Может, и шла, — неохотно подтвердил велосипедист

Да с кем же?!

— Ребята вели, верно, Серый?

— Может, и ребята.

— Значит, ребята, а не взрослые?!

Это лучше, если увели ребята: может, захотели просто поиграть. Или мечтают иметь свою.

— Большие паханы, классе в десятом, да, Серый? Бегун был горд своей наблюдательностью, а велосипедист, предводитель троицы, говорил все менее охотно:

— Может, и в десятом. Школа — не армия, нашивок нет на рукаве.

— А вы их не знаете?! Не видели раньше?! Где живут?! Из какой школы?!

На этот раз предводитель ответил решительно, не дожидаясь, что скажет подпевала:

— Не знаем! Не видели!

Но все-таки увели ребята — в этом какая-то надежда. Лучше, чем если бы взрослые алкоголики.

— Ну может, еще увидите? Или услышите? Может, бегать будет одна, потерявшаяся? Нет, зачем ей бегать, она же знает свой дом, она прибежит, если сможет. Но если увидите! Приведите ее к нам домой, хорошо? Адрес бы вам… У меня нет ручки. Да вы запомните! Тут рядом! Если вы приведете, если вам что нужно… И если увидите тех ребят, скажите, если им что нужно…

— Ладно, запомним, — веско сказал предводитель. — А ребят тех мы не знаем, тетенька.

Ну мало ли. Вдруг снова увидите… А куда они прошли дальше? Мимо вас — и куда дальше?

— В тот двор, верно, Серый? — снова включился бегун.

— На Фонтанку?

— Может, и на Фонтанку, — равнодушно кивнул предводитель.

На Фонтанку… Там они могли свернуть по набережной хоть к Невскому, хоть к Ломоносова. Да и зайти в любой дом, в любой двор. Безнадежно сейчас искать их на Фонтанке. Да и сумка с тушенкой висела, как двухпудовая гиря! И все-таки Ксана пошла на Фонтанку. Потащилась, ни на что не надеясь, чтобы не упустить хотя бы ничтожный шанс… Нет, не ходил здесь Лев Толстой, свекор прав. Не Наташа Ростова пробегала здесь, мечтая о бале, а вели куда-то несчастную Рыжу.

Ксана вышла из сумеречного двора прямо на солнце. В ярком свете набережная далеко просматривалась в обе стороны — от Аничкова моста до Чернышева. Не было видно Рыжи. Нигде у подъезда не курили удовлетворенные похитители, не рвалась от них маленькая собача, похожая на лису.

Ксана медленно пошла в сторону Щербакова переулка. Снова банки били по ногам, но она не обращала внимания. Разве что подумала еще раз: «Проклятая тушенка!»

Ну почему это случилось?!

И почему именно с нею?!

Сколько раз Ксана говорила Филиппу, чтобы не разрешал Рыже выбегать одной на улицу, сводил бы вниз на поводке — и если бы Рыжа пропала у Филиппа, это было бы печально, но справедливо в какой-то степени. Можно было бы сказать: «А что я тебе говорила тыщу раз!» Но и сейчас Филипп тоже частично виноват: если спускался утром в магазин, почему не купил заодно чего-нибудь мясного на обед? Купил бы, и не пришлось бы Ксане привязывать Рыженьку около этого проклятого Толстовского магазина! Виноват, но разве он признает!

А теперь придется ему сказать. Признаться. И он скажет. Что-нибудь про аккуратность. Или про ответственность. Что-нибудь неуместное и несправедливое, но ему будет казаться, что он прав: ведь Рыжа действительно пропала…

Ксана так отвлеклась этими досадными мыслями, что на минуту перестала переживать за Рыжу. А когда снова подумала о собаченьке: где она?! что с нею сделали?! — то сразу же устыдилась своих мелких мыслей! Чего искать виноватых и вспоминать обиды? Надо искать Рыженьку и больше ничего!

Филипп сидел в большой комнате и ел яблоко. Поздно он сегодня перекусывает — заработался. Ксана думала, он сразу увидит, что она вошла без собачи, сразу спросит, но он сосредоточенно ел яблоко.

Все равно надо было сказать. Самое трудное — начать.

Знаешь, я должна тебе сказать… Понимаешь, я зашла в Толстовский, в мясной отдел… Рыжу украли! Отвязали около Толстовского магазина!

Начала, заговорила — а теперь уже и не остановиться.

Ксана рассказывала какие-то ненужные подробности и прекрасно видела по его лицу, как ему хочется ругать ее. В первый момент, может быть, хотелось и ударить! Нет, драться он не способен, на драку у него не хватает характера, но ругаться ему хотелось зло, долго…