У Пяти углов

— Тоже на смену, да? А я тут живу недалеко. На Ракова.

Николай Акимыч хотел было тут же сообщить, что раньше эта улица называлась Большой Итальянской. То есть сначала просто Итальянской, но когда еще появилась Малая Итальянская, эта, естественно, стала Большой. А дальше бы рассказать, что Итальянская улица называлась в честь дворца, за которым простирался громадный сад — тоже Итальянский… Но почему-то Николай Акимыч сдержался. Может быть, опасался, что Макару это покажется не очень интересным и тот свое равнодушие к исчезнувшим названиям и исчезнувшим садам выкажет очень уж явно?

Они взяли пирожки, налили себе бульон в чашки. Макар налил еще и чуть коричневатую жидкость, называемую «кофе с молоком», а Николай Акимыч воздержался. Ася приучила его к хорошему кофе, и он не переносит столовочную бурду. Филипп сейчас варит себе по утрам кофе сам: его Ксана — не Ася. Ну а уж вдовцу сам бог велел. Хотя легко нашел бы желающих выйти за него — но уж лучше самому варить кофе. А интересно, почему Макар холостой? Уж за ним-то, за поэтом, да еще при самоуверенном виде, бегают небось толпой. Но не спросишь, хоть и окликнул сначала «дядей Колей». Ясно одно: не избалован, раз пьет такой кофе.

Николай Акимыч взглянул на часы.

— Успеваем, — заверил, жуя пирожок, Макар. — На метро быстро. Я люблю на метро: до того надоедает по этим улицам! Одни и те же, одни и те же.

Зачем же работает в троллейбусе, раз надоедает по одним и тем же улицам?! Вот и шел бы в свое любимое метро! Уж там бы ему сплошное разнообразие!

На этот раз Николай Акимыч не удержался от назидания:

— Один философ говорил, что нельзя два раза войти в одну и ту же реку, потому что она все время Течет и изменяется. И улица тем более: все время течет и изменяется.

— А, это один флирт с философией: «все течет»! А на самом деле, ездишь-ездишь!

Во как сказано: «флирт с философией»! Поэт. Но про то, что все течет, сказал какой-то знаменитый философ, и кто такой Макар, чтобы так свысока и небрежно о такой знаменитости?! Нехорошо это — не признавать авторитеты!

Николай Акимыч доел первым и подождал, пока Макар допьет свою бурду. Тот отставил наконец пустой стакан и кивнул Николаю Акимычу, будто девице, его дожидающейся:

— Ну, пошли.

Все-таки не хватает всем молодым воспитанности! Ведь не хотел же Макар грубить, просто он не чувствует, что нельзя вот так небрежно кивать человеку в два раза старше себя — да больше чем в два! Не чувствует оттенков, а хочет быть поэтом! Вот и Федька, внук: ведь хороший парень, а уж руки — таких вторых и не найдешь! — но иногда ляпнет такое…

От этого мысленного сравнения с Федькой Николай Акимыч вдруг посмотрел на Макара как на родного, — да и то сыграло, что Макар окликнул его сперва из очереди «дядей Колей», — и Николай Акимыч сказал почти неожиданно для себя:

— Тебе надо, Макар, зайти к нам домой. Я читал твои стихи вслух, они понравились Филиппу. Это мой сын, он настоящий композитор.

Вот интересно: не очень Николаю Акимычу нравится то, что сочиняет Филипп, и композитор он, если смотреть честно и правдиво, малоизвестный, не сравнить, например, с Пахмутовой; или еще Николай Акимыч очень любит Таривердиева, потому что у него какая-то особенно утонченная музыка, без грубости и нахальства, как, часто в песнях, — да, Филиппу до них далеко, но по отношению к Макару, совсем начинающему, совсем еще ненастоящему поэту, Филипп — авторитет, и сам Николай Акимыч говорит о нем с гордостью, что вообще-то бывает нечасто. Везде своя теория относительности.

Уже произнеся неожиданное приглашение, Николай Акимыч испугался, что самонадеянный Макар скажет что-нибудь небрежное в адрес Филиппа, но, видно, даже Макар понял, что он пока еще никто (Лиза, первая жена сына, любила говорить: «Никто и звать никак!») по сравнению с Филиппом Варламовым:

— Ой, спасибо, дядя Коля… Николай Акимыч! А когда прийти?

Николай Акимыч стал с важным видом соображать, когда удобнее принять Макара. Хоть он пока и никто, а все-таки… Вдруг и вправду станет знаменитым. Самонадеянность неприятна в людях, но хочешь не хочешь, задумаешься невольно: а что, если не зря человек воображает, что, если имеет на то основания? Да, Макара Хромаева нужно пусть не по первому разряду, а все-таки принять. Ксане придется хлопотать, но она будет рада, в честь гостя она всегда сияющая, какой Николай Акимыч любит ее видеть, — да жаль, видит так редко.

— Да приходи… Ну давай назначим через неделю. Предварительно. Потому что надо же спросить у Филиппа: вдруг у него в этот день концерт. Или заседание в Союзе композиторов. Там у них бывают особенные заседания, называются: секция.

Макар смиренно внимал и кивал головой.

10

Лиза сама не сходила на концерт — и тем внимательнее слушала, что рассказывал Федька. Правда, рассказывал он мало, небрежно — а она не решалась расспрашивать, обнаружить свой интерес. Из Федьки-ных разрозненных фраз выходило, что народу было больше чем ползала; что аплодировали не совсем уж мало, но и не очень. Конечно, Федькиным реляциям доверять трудно: он бывает в спортивных дворцах, где орут и беснуются эти нынешние ВИА, а за ними начинает орать и бесноваться публика, — Лиза однажды пошла, чтобы быть честной перед собой, не осуждать того, чего не видела и не слышала, — ну и сбежала в антракте. Сбежала, потому что сделалось по-настоящему страшно: неужели правда в человеке таится столько дикого исступления?! Ей казалось, что в ней этого нет; и в ее знакомых — нет; откуда же берутся бесноватые в зале? Сверстники Федьки? Но неужели такое таится в нем?! Нет!.. Но он видит и слышит подобные беснования — как же ему сравнивать с вежливыми филармоническими аплодисментами?.. Да, вот такая она, Лиза: и на серьезной музыке, как торжественно выражается Фил, она скучает, и от кричащих поп-групп буквально заболевает. Она остановилась в своем развитии посредине: на душевной мелодичной эстраде — начиная с Утесова и Шульженко и до Аллы Пугачевой хотя бы. Филипп сморщит нос презрительно, а она такая… Да не в этом сейчас дело, не в музыкальных пристрастиях Лизы, ей хочется понять, что же такое — нынешний Фил, высоко ли поднялся, многого ли достиг композитор Филипп Варламов, в которого она когда-то не поверила всерьез? Евка Марфушкина выразила очень точно: музыка ее не интересует, а композитор — даже очень! Кстати, познакомилась ли она с Филом на концерте, вернее, возобновила ли старое знакомство?

Конечно, Евка — немлого хищница, но осуждать ее — тоже глупо. Нудные моралисты говорят: надо любить человека самого по себе, а не за его успехи, заслуги, таланты. Но откуда берутся успехи и заслуги? Не выигрываются же в лотерею. Успехи и заслуги — это и есть сам человек, главное в нем! Да, успехи, заслуги, таланты — а не форма носа, умение танцевать у петь в компании. Потому это даже очень естественно и нравственно: полюбить того же Фила за его талантливые сочинения. Прежде всего — за них. Но все равно Евка — хищница, потому что хочет на готовенькое: она же не; помогала Филу, пока он был совсем безвестный. Лиза — помогала. Даже ободряла. Филу казалось, что она помогала и ободряла меньше, чем он того заслуживал. Ну, может быть, он и прав отчасти. Но помогала же! А Евка — хищница.

Лиза была дома одна. Федька большей частью приходит поздно. Александр Алексеевич не появляется — и очень хорошо, что не появляется, Лиза нисколько не жалеет, а стоит вспомнить последнее с ним объяснение, сразу возвращается чувство легкости и свободы. Значит, все тогда было сказано правильно. А что дальше? Что-нибудь случится дальше, не останется она в одиночестве до старости. Что-нибудь случится, а пока можно лежать после работы на тахте, чтобы отдыхали натруженные ноги, и вволю читать. Про чужие страсти. По нынешнему настроению Лизы особенно интересно ей стало читать про непризнанные таланты. И про то, как их постепенно признавали — кого успели при жизни, а кого только после смерти. Шуберт бедствовал, Рембрандт почти нищенствовал. Да и был ли прижизненно по достоинству оценен сам Бах? Это уж гораздо позже, чуть ли не спустя сто лет, он был возведен в музыкальные святые. Канонизирован… Если бы не сошлись все авторитеты, что Бах — величайший гений музыки, Лиза сама никогда бы об этом не догадалась; и никогда по собственной воле не пойдет она на концерт Баха, а когда бывала раньше не по собственной, ее охватывал непобедимый сон. А вот недавно была на вечере Блантера и получила огромное удовольствие — ведь с детства она в этих мелодиях: «Хороша страна Болгария…» и остальных. Но если бы она осмелилась на минуту сравнить Блантера с Бахом — самой сделалось бы смешно! Вот так непонятно устроено: один композитор доставляет радость — но в голову не приходит возносить его в великие; другой усыпляет — что ничуть не мешает усомниться в его величии. О литературе Лиза судит самостоятельнее, потому и осмеливается думать про себя, что Булгаков писал прозой лучше, чем Пушкин, — но только про себя! — ну а в музыке полностью положилась на авторитеты…

В дверь кто-то позвонил. Кто бы это мог быть? Телеграмма? Или Александр Алексеевич без предупреждения? Кто-нибудь из подруг, та же Евка прибежала похвастаться успехами? Фил!

— Ты?!. Ну здравствуй. Что же ты — я же неодета! И непричесана, и в старом халате!

— Чего уж там. Мы-то с тобой…

— Нет уж, посиди пока в кухне, я сейчас!

Лиза приказала — и с удовольствием поняла, что он по-прежнему слушается ее приказаний. Но зачем зашел?! Вроде бы ничего особенного, заходит время от времени, тем более живет совсем рядом. И Федю должен повидать хоть изредка — отец все-таки. А что Феди нет дома — Фил об этом знать не мог. Все так, но не могла Лиза отделаться от чувства, что зашел Фил не просто так, не ради Феди… Ну вот, кое-как привела себя в порядок. Когда-то она заставляла его ждать очень подолгу, но времена переменились.