У рыбацкого костра

Заведует Луцков местным промкомбинатом, делает колбасу и мороженое, крепленое вино и конфеты, печет хлеб и пряники, шьет трусы и рукавицы. Все переходящие знамена, грамоты и премии - у Луцкова, причем премии делятся справедливо между всеми работниками: сторожам и уборщицам хоть по три рубля, но дадут тоже, когда все получают премии. Луцков уже двадцать лет на этой работе, на одном месте, его все знают, и он всех знает. Приглашали работать в область, в Москву, он отказался. О нем говорят и хорошее и плохое, называют его великим комбинатором, но все знают, что Луцков не жулик, не вор, не взяточник. Он построил новые и улучшил старые цехи, чистота - это его больное место; теперь он увлечен строительством винзавода. Рассказывают, что особенно охотно и много помогает он многосемейным. Из окрестных деревень на комбинат сдают свиней и телок, сливки и молоко, промкомбинатовские грузовики летают по деревням, и лихие луцковские эмиссары скупают яйца для мороженого. Между прочим, мороженое очень вкусное, желтенькое, крупитчатое, похоже на домашнее, как в детстве.

Пока Шура, Иван и дед Антон суетятся с ухой, варят ее в ведре на костре, мы, собрав вокруг всех ребят, играем в бадминтон. Луцков сбросил пиджак и шляпу, пузо вывалилось из рубахи, он летает по лужайке, лихо отбивает волан, игриво пикируется с Лидой. Ребята в восторге от игры, они никогда ее не видывали. Луцков тоже доволен, что опять ему все удается, опять он на высоте…

Уха готова. Снова мы садимся все вокруг одной миски. Луцков глядит на нас с Лидой чуть удивленно: мол, вот так и едите? Иван подкладывает Луцкову рыбку и потчует, уже чуть заплетаясь языком, но говоря все равно громко, с протестом:

–  Да вот, линька-то, лёньку-то, Анатолий Бенедиктович, такой ведь рыбки, как у нас, нету нигде…

–  Да что ж ловите мало?
– спрашивает Луцков и глядит на Ильича.

Дед Антон суетливо головой машет, ухой поперхнулся, ложку отложил, усы обтирает.

–  Да ведь это… Анатолий Бен… это… как, значит, сетя-то давеча того, уперли трактористы сетя-то, Анатолий… это… уперли, совсем уперли, вот Ванька знат…

–  Забрали, Анатолий Бенедиктович, - гудит Иван, - начисто

все!

–  Ну дам я вам сеть-то, выпишу!
– говорит Луцков, хотя не очень, видно, верит старику. Начинается долгий разговор о том, кто бы это мог украсть да чьих рук дело.

Надо сказать еще, что Луцков - гроза всех рыбаков местных. Все окрестные водоемы и сама Сура взяты Луцковым в аренду. Хочешь рыбачить, промышлять рыбкой - иди к Луцкову, он разрешит, будешь ловить, а рыбу сдавать в промкомбинат. Вот так-то.

Луцков почти не пьет с нами, ест тоже мало, ему уже пора, сегодня концерт в клубе (клуб тоже он построил), областные артисты гастролируют, надо быть, надо встретить, принять, небольшой ужин организовать. Со всеми лучше быть в ладу, в хороших отношениях, так жить приятнее и легче. Пусть Луцкова добром вспоминают.

Мы тоже благодарим растроганно Луцкова за бадминтон, за репудин, за внимание. Иван просит потихоньку, нельзя ли, мол, дрожжец, Анатолий Бенедиктович, и Луцков говорит:

–  Дам, конечно. Приезжай.

Деду Антону он пишет от руки бумажку размашистым красивым почерком, ставит дату, острую подпись с тысячью завитушек; дед Антон бормочет чуть не со слезой в голосе, прячет бумагу глубоко в недра своих рубах и фуфаек: завтра поедет за сетями.

Луцков садится в машину, машет нам рукой, мы тоже, стоя толпой, машем и прощаемся. Он уезжает, и мы остаемся взбудораженные, обласканные, довольные тем, что все так хорошо, славно, и еще долго говорим, что, мол, ай да Луцков, ай да человек! Ну бог, просто бог! Толстый, добрый, веселый Саваоф…

Счастье - это когда каждый день счастье… Плыть рано утром по озеру, лежать с травинкой в зубах на спине и глядеть на облака сквозь сосны, привыкнуть и почувствовать родство с людьми…

(№ 33, 1973)

Владимир Безносиков

Конец «добытчика»

Отрывки из повести

Обед.

Солнце в зените, и Никодим, отдыхая, сидит на чурбаке возле будки. Неделю назад сплавщики поставили запань в километре от перевоза, и теперь по Сысоле плывут только редкие бревна, вырвавшиеся из запани, да корье. Никодиму редко приходится отдыхать - дорога установилась, и машины, снующие между лесопунктом и совхозом, беспрестанно требуют паром. Недавно, когда моль еще шел по Сысоле, Никодим багром прибил к берегу четыре бревна, прикрутил их проволокой да заколотил между ними колья, чтоб не унесло течением. Потом взобрался на плот, попрыгал, прошелся несколько раз из конца в конец и остался доволен:

–  Неплохой помост. Завтра и на том берегу сделаю.

Теперь, сидя на чурбаке, Никодим любуется сделанным пло-

тиком-пристанью.

–  Здорово, капитан-ефрейтор, - раздался веселый голос.

Никодим обернулся: сзади стоял участковый с удилищем и

баночкой червей в руках.

–  Здорово, коль не шутишь!
– скупо улыбнулся Никодим: обида за штраф все-таки не совсем покинула его.
– Или опять ругаться пришел?

Старшина курил и глядел, как легкие волны Сысолы лизали носки его яловых сапог.

–  За что на тебя ругаться-то? Лодки у тебя просмолены, весла крепкие, сиденья, видать, новые. Вот и сходни вроде плота соорудил. Выходит, ты рабочий мужик, а не хвастун. Заботишься о вверенном тебе участке.

–  Сам не позаботишься, дядя не придет и не сделает. Сенокос скоро начнется, потому и сходни сделал - косари на тот берег будут переправляться. Зачем мне от них плохие слова слышать?

–  Что ж, молодец, Зизганов. Ты извини, если вначале что не так сказал. В людях сразу-то не разберешься. Как говорится, надо пуд соли съесть, а уж потом судить. Не серчай, пожалуйста!

–  Мы что, мы понимаем, - растроганный извинением Коноплева, Никодим не мог подобрать слов и только жадно затянулся.

–  Сам-то ходишь на рыбалку?

–  Иногда посижу на зорьке… с удочкой!

–  Ну, и хорошо ловится? На что ловишь?

–  На червяка. Да разве у меня улов? Так, кошке на обед. Сетями-то я не занимаюсь, не промышляю рыбу. Это твой помощник Коскоков, вот у того, правда, ловится. Мешками волокет рыбку с реки.

–  Завидуешь?

–  На кой мне завидовать. Я не жадный!

–  Но ведь Аксен Антонович ловит на основании договора. Он же промышляет не для себя - для сельпо, для людей.

Но в голосе Коноплева не было уверенности. Никодим, почувствовав это, резанул напрямик:

–  Молод ты еще, старшина. Зеленый, как в тайге говорят. Будет тебе Аксен стараться для людей. Один хвост он, верно, и отдаст повару в чайной, а уж пяток себе оставит. А десяток бабам продаст. Кто их считал, его уловы-то? Кто его контролирует в сельпе твоем? Или на сетях спидометр нынче ставят? А тем более у него и красная повязка на рукаве…

–  Но ведь в николин день действительно дежурил в чайной! И пьяниц выгонял, и за порядком следил…

–  До того наследился, что у Мотри Кузькоковой в огороде свалился. А буфетчица всю магазинную водку по ресторанной цене продала. Следил!…

–  Ты серьезно?

–  С детства болтать не обучен.

–  Нет, Зизганов, видать, между вами еще в детстве черная кошка пробежала.

–  Ты ту кошку не трогай, старшина, она уже двадцать лет моей женой зовется. А правду про Аксена тебе не только я сказать могу… Да ты бери у меня лодку-то одновеслуху да гони на Черное озеро. Он непременно сейчас там - сети вытягивает… Аксен тебе подскажет, где рыбку ловить.