У смерти два лица

«Это была Анна», — думает Мартина, но сейчас явно не время вдаваться в подробности.

— Это ты устроила пожар… — удивленно говорит она.

— Ты этого не докажешь! — прерывает ее Астер, в панике срываясь на визг. — Прекрати это все! Забудь обо всем, что выяснила!

— Прости, — снова говорит Мартина.

Слово, слетевшее с языка, оставляет кислый привкус. Астер может быть еще не готова признать это, но все становится очевидно: Астер присматривала за флэшкой и открыткой Кейдена. После их исчезновения она сожгла конюшню. Оставалась только одна неясность: зачем?

— Когда она созналась, я снова смогла дышать свободно! — кричит Астер. — Вот только тебе все неймется. Полиция ей поверила. Все ей поверили, кроме тебя, Мартина!

Слова Астер переполнены ядом и страхом. Кровь приливает к голове Мартины, в ушах гудит.

За спиной Мартина слышит голос миссис Толбот, но никак не может разобрать слов. Она уже, наверное, у самого дома. Бросила Мартину. Спасает себя. Могла бы хоть зонтик оставить. Впрочем, Мартина не уверена, что смогла бы воспользоваться им даже для самозащиты.

Астер делает еще шаг вперед, и Мартина отступает. Ее нога опускается на переломленную балку и подворачивается. Сначала подвела миссис Толбот, а теперь и собственное тело подводит. Она падает на спину, больно ударившись копчиком. В руки впиваются занозы. Сережка и телефон отлетают в золу. С ее губ срывается всхлип. Астер делает еще шаг, другой, пока не оказывается прямо над Мартиной, широко расставив ноги.

— Прекрати, Мартина, — в ее голосе слышится не то угроза, не то мольба. — Обещаешь?

Глаза Мартины полны слез. Ее лучшая подруга, малышка Астер, слишком невысокая для плавания и потому вдесятеро более яростная, стоит над ней, потрясая сжатым в руке металлическим прутом.

— Хорошо, — говорит Мартина. — Хорошо.

Астер смотрит на прут, словно впервые его видит.

— Черт… — бормочет она и отбрасывает прут в сторону, будто тот может ее укусить.

Потом она падает на колени рядом с Мартиной и закрывает лицо ладонями.

— Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я бы никогда…

Мартина садится и робко кладет ладонь на плечо лучшей подруги.

— Астер, — шепчет она. — Все будет хорошо. Мы во всем разберемся.

— Астер Спанос! — разносится над лужайкой женский голос, и обе девушки вскидывают головы и видят женщину, уверенно шагающую в их сторону. — Гвендолин Парк, офицер полиции Херрон-Миллс.

— Нарушение границ частной собственности, — слышится голос миссис Толбот откуда-то с безопасного расстояния. — А теперь еще и это.

Мартине кажется, что рядом с ней виднеются очертания еще одного человека в форме. В ее голове всплывают слова, сказанные женщиной раньше: «Твоя сестра — единственная причина, почему я не вызывала полицию, когда видела, как ты тут постоянно шатаешься». В этот раз она все же позвонила. Наверное, даже еще до того, как вышла на улицу. «Сиасмбо, миссис Толбот! Спасибо!»

Астер медленно поднимается. Она протягивает руку Мартине, и та принимает помощь, чтобы подняться. Она ищет взглядом глаза подруги, отчаянно желая узнать правду, но Астер не смотрит на нее.

— Девочки, нам нужно задать вам несколько вопросов, — говорит офицер Парк.

Она приближается, освещая землю лучом фонарика, пока в круге света не оказывается сережка Астер. Через минуту ее напарник уже стоит рядом. Осторожно, не спуская глаз с Астер, он надевает перчатки, потом наклоняется, чтобы поднять серьгу, и кладет ее в пластиковый пакет. После этого он оборачивается к Мартине:

— С вами все в порядке?

Мартина искоса смотрит в ту сторону, куда улетел металлический прут, потом оборачивается к полицейскому:

— Да, все хорошо.

Краем глаза Мартина замечает, что Астер облегченно выдыхает.

Полицейский кивает:

— Вы обе должны проехать с нами в участок. По пути к воротам Уиндермера, где стоит полицейская машина, Мартина слышит слова «беседа», «ваши родители» и «ваше сотрудничество», а потом перестает слушать. Она снова пытается посмотреть в глаза Астер, но та отводит взгляд.

31. Октябрь

Центр для трудных подростков «Тропы», Восточный Нью-Йорк, Бруклин

Наконец-то проснулась.

Вернее, не совсем так. Я бодрствую часов по шестнадцать в сутки — обычно больше — с тех пор, как больше двух месяцев назад оказалась в «Тропах». Не меньше 1040 часов бодрствования. Но теперь, в последние несколько дней, мне кажется, что я пробуждаюсь от очень долгого, путаного сна. Такое бывает по утрам после того, как принимаешь что-нибудь, чтобы уснуть. Снотворное еще в твоей крови, от него расплываются контуры предметов и колышется воздушная завеса между тобой и ярким утренним светом. Но ты уже не спишь. Ты пытаешься выбраться на поверхность.

В определенных вещах я теперь точно уверена. В новогоднюю ночь что-то произошло. Что-то очень страшное. Но я не была в Херрон-Миллс. И я не убивала Зоуи Спанос.

Прошло почти две недели с тех пор, как мои адвокаты подали ходатайство о снятии обвинений, и пять дней с тех пор, как обвинение направило свой ответ, и пока мы ждем, чтобы судья назначила дату слушаний, мне сообщают, что «Тропы» наконец-то дали согласие расширить список возможных посетителей, о чем я просила еще в августе. Адвокаты советуют мне отказаться от этой встречи, указывают, о чем мне ни в коем случае нельзя говорить. Обри, суетливая соцработница, прикрепленная ко мне, говорит, что я должна делать все, что «пойдет на пользу моему психическому и эмоциональному здоровью и благополучию». Спасибо, Обри. У меня уже пару месяцев есть некоторые проблемы и с тем, и с другим.

Но этот разговор мне необходим. Я пыталась связаться с отцом Зоуи несколько недель — по его рабочему адресу, чтобы ни Астер, ни миссис Спанос не увидели моих писем. Днем в пятницу тюремщица, от которой всегда пахнет сандаловым деревом, сообщила, что Джордж Спанос ждет меня. Теперь, когда я уже ни капельки не сомневаюсь в собственной невиновности, желание увидеть его стало еще сильнее. Мы поднимаемся наверх.

Мы оказываемся в холле — холодном помещении, которое старается казаться теплее за счет обшарпанных оранжевых и желтых диванчиков и нескольких окон, которые не мешало бы помыть. Несколько заключенных со своими посетителями сидят на подушках диванчиков, опираясь локтями на столы. Пара надзирательниц у стены возле двери напоминает ястребов, готовых спикировать на добычу. За небольшим белым столом, уставившись в подернутый маслянистой пленкой кофе, сидит отец Зоуи. Я несколько недель пыталась с ним увидеться, но теперь, когда он здесь, у меня в животе урчит от волнения. Я ковыряю отслаивающуюся краску на столешнице.

— Я пытался прийти раньше, — наконец говорит он. — Получил твои письма, но меня не было в твоем списке посетителей.

— Я знаю.

Я на секунду встречаюсь с ним взглядом, потом отвожу глаза. Из головы никак не идет выражение ненасытной, дикой скорби, которое я видела в его глазах в тот единственный раз, когда мы встретились в тот вечер в его доме. Он хочет знать, почему я созналась. Я хочу знать, почему он не сказал мне правду.

Прежде чем я успеваю произнести «показания под давлением», или «ложные воспоминания», или «нарушение мыслительных процессов», или «неправомерные действия полиции», он говорит: