У сопки Стерегущей Рыси

С этого дня наша с Танькой жизнь пошла в каком-то ином, новом измерении.

Кроме нас, на ипподром приходило немало таких же, как мы, девчонок и мальчишек. Мы очень скоро сдружились с ними, знали, у кого какая лошадь и кто как занимается. Оказалось, что не только оседлать, но даже почистить лошадь скребницей — это целое искусство. И мы с энтузиазмом бросились постигать все премудрости ипподромной жизни. Стас часто бывал с нами, терпеливо объяснял непонятное, и однажды, когда мы со Стасом остались одни в деннике, он вдруг прервал свою поучительную речь и так посмотрел на меня, что я поняла: я очень, очень нравлюсь Стасу. С одной стороны, мне льстило, что я нравлюсь такому взрослому и красивому мужчине, но с другой — гораздо важнее казалось мне тогда завоевать любовь Зобары, нежели Стаса…

И я поразилась, когда Танька призналась мне, что она влюблена в Стаса.

А Зобара скоро преобразилась, шерсть её обрела чистый рыже-золотистый цвет и глянцевитый блеск. Зобара как-то сразу признала меня. А может, она просто стосковалась по человеческой ласке. И хотя иногда ей приходило в голову выказывать свой неукротимый, упрямый норов, она всё же хорошо слушалась меня, и с каждым днём в общении с ней я становилась всё увереннее.

Мы много занимались проминкой. Сев на лошадей верхом, ходили и ходили кругами, заставляя их идти правильной рысью, как и положено рысакам. Танька начала запрягать Глорию в качалку. Зобара даже близко не подпускала качалку: дико выкатывала глаза, прижимала уши и начинала взбрыкивать задними ногами. Я была почти в отчаянии. А тут ещё со Стасом состоялся тяжёлый разговор, где я сказала ему, что думаю не о нём, а о Зобаре. Он разозлился, обозвал меня дурой и стал со мной нетерпимо мрачен, подчёркнуто отдавая своё внимание Таньке и другим девчонкам. Танька была на седьмом небе от счастья.

Зобара шла тротом [1] . Иногда, чувствуя мою не совсем уверенную руку, она резко наклоняла голову вниз, пытаясь вырвать поводья. Я подпрыгивала на её костлявой, мускулистой спине, ощущая, как никогда, её буйную, упрямую силу.

Давно уже я чувствовала: Зобаре почему-то трудно ходить рысью. Вот и сейчас Зобара вдруг сбилась и поскакала галопом.

— Сто-о-й! — крикнул Стас, сразу заметив мою ошибку.

Зобара не слушалась. Мелькнуло испуганное, злое лицо Стаса, ворота, куда я попыталась повернуть лошадь. В ушах стоял дробный топот и оглушительный треск гравия. Круг, второй, третий…

1

Трот — лёгкая рысца.

«Только бы не упасть!» — думала я.

Слабели руки. Зобара резко вскинула задние ноги, и я полетела вниз.

Потом я долго водила по кругу потемневшую от пота лошадь. Зобара, словно извиняясь, мягко трогала губами моё плечо и жарко дышала в затылок.

Подошёл Стас:

— Ты что, хочешь лошадь загнать?! Учти, она девять тысяч стоит! Не умеешь, так не берись! Вон посмотри на Таньку!

Я обернулась. Глория, запряжённая в качалку, шла рысью. Шла ровно, красиво.

— Мне кажется, у Зобары что-то с ногами. Ей трудно ходить рысью. Поэтому она и от качалки шарахается…

— Больно много ты знаешь, — усмехнулся Стас. — Ладно, посмотрим.

Через несколько дней он сказал мне:

— У неё врождённый дефект. Сближенные бабки, и ей вообще неудобно ходить рысью. Только галопом. Так что… фью-у! — Стас сделал неопределённое движение.

— Что «фью-у»? — не поняла я.

— Главный зоотехник уже подписал бумагу.

Мне казалось, что Стас устроил мне пытку.

— Её списали. На ипподроме таких не держат. Теперь продадим какому-нибудь колхозу.

— Не может быть! Ты что, Стас?!

— А что ты на меня кричишь? Это вон… аллах виноват, а не я.

— Да я ничего не говорю, я просто… — Я почувствовала, что тяжёлые слёзы застилают пеленой глаза.

В тот день Зобара встретила меня нетерпеливо и радостно. Пока я отпирала денник, она пыталась протиснуть голову сквозь прутья решётки, била копытом в дверь и звонко всхрапывала. Я до блеска вычистила короткую рыжую шерсть, расчесала жёсткий, негустой хвост.

Вывела Зобару из денника, выехала на беговую дорожку и отпустила поводья. Зобара, послушная каждому моему движению, пошла хорошей, крупной рысью, но быстро сбилась и поскакала.

Как пусто, как тихо на ипподроме, а в воскресенье ударит колокол и вперёд рванутся лошади и помчатся ровной, прекрасной рысью… Побежит красавица Глория, побежит Обрыв, серая Бланка, вороная Ягода, знаменитый жеребец Аласар… Зобара не побежит… Ей ли, с дефектом ног, такой некрасивой, тягаться с ними!

Мою Зобару увезут в далёкую деревню и заставят возить неподъёмные телеги по непролазной грязи…

Я ощущала лишь жалкую свою беспомощность и вину перед Зобарой…

Я открыла засов и вошла в пустой денник. И пустым показался мир, пустой показалась моя собственная жизнь. Я прислонилась к стене и закрыла глаза. И всё же я не верила, что Зобары нет! Вот сейчас я открою глаза и увижу рядом с собой её сухую голову с большими умными глазами… Вот сейчас Зобара мягко ткнётся мне в плечо или ласково и игриво толкнёт меня…

Скребница и щётка лежали на месте. В них запуталась рыжая короткая шерсть Зобары.

Пришёл конюх Гумер, кряхтя, поставил стремянку и стал прибивать над дверью новую латунную табличку.

Я прочла:

«Пальмира, вор., 1975 г., от Радия и Мальвы, кл. Элита».

Под ногами, в навозе, валялась помятая табличка с надписью: «Зобара». Я подняла её, очистила от грязи, положила в сумку.

— Эй, кызым! — окликнул меня Гумер абый. — Тут вон подковка валяется. Не твоей ли лошади?

— Рахмат [2] , Гумер абый, — благодарно сказала я. Взяла в руки лёгкую Зобарину подковку. На счастье. А у Зобары будут другие подковы, такие, что ноги не поднимет…

2

Рахмат (гаг.) — спасибо.

Я пошла к выходу. Больше мне нечего было делать здесь. Я даже не оглянулась. Но у ворог меня догнала Танька:

— Ты что, уходишь?! Постой! Плачешь? Жалко, конечно. Но ты же с ней мучилась!

— Не надо, Тань.

— Что не надо? Зайди к Стасу, он хочет, чтобы новенькая, Пальмира, была у тебя. Вот чёткая лошадка! Ты не видела её? Все наши балдеют…

— Да не надо, Тань! Куда хоть Зобару отправили, не знаешь? — спросила я.

— В Арский район куда-то. Постой, ты что, уходишь?!

Я остановилась.

— Да, ухожу. Передай Стасу мой привет и спасибо. Я не хочу другой лошади.

— Ну и дурочка! — удивилась Танька и пожала плечами.

На ипподром я больше не пришла. Да и в школе мы с Танькой почти уже не общались. Никакой наездницей Танька не стала, а после школы устроилась приёмщицей в химчистку.

…В сентябре на втором курсе университета нас отправили в колхоз на картошку. Группа у нас была дружная, и нельзя сказать, чтобы нам не нравилась «картошка». И потому мы в бодром и боевом настроении приехали в деревню Каенсар. Вечером после первого же рабочего дня я пошла искать колхозную конюшню: не могла же я упустить случая покататься верхом!