У стен Малапаги

Но как похож! До ужаса, до дрожи. Близнец, да и только. Глаза закрываются, чтобы не видеть.

Он был увлечён и не замечал меня. Я отошёл в сторону. Тень от атлета или героя падала на меня. Я весь скрылся в ней. Она вернула меня к себе. Эта встреча и было то, что я ожидал или она, — случайное, непреднамеренное отклонение?

«Где вы живёте?» — неожиданно спросил он.

Я вздрогнул. Он был рядом. Незаметно, неслышно.

«Я?»

Переспросил и почувствовал неловкость. Ещё подумает, что стыжусь его.

«В тюрьме», — сказал я.

«То есть как? Всё ещё там?»

«А вы откуда?» — спросил я, не скрывая удивления.

«Слышал, — как-то неопределённо сказал он. — Ну и как?»

«Неплохо, — ответил я, — можно сказать, хорошо. — И вдруг добавил: — Мне нравится. Лучше, чем в других местах».

«И чем же?» — спросил он равнодушно и не скрывая.

«Лучше и всё», — ответил я, раздражаясь.

Тюремная была моя и только моя. Эта жизнь принадлежала мне. Вся, без остатка. Я её заслужил. И не хотел делиться ни с кем. Да и вряд ли кто-нибудь был способен понять меня.

Он стоял неподвижно и прямо. Слишком неподвижно и слишком прямо. Превращается в экспонат? Или привычка и бессознательно согласно предписанным правилам?

Странно. Он услышал. И сразу ответил:

«Нет, нет. Я не хочу с вами расставаться и предлагаю продолжить прогулку. Если вы не возражаете».

Помолчал и добавил:

«У нас прекрасно получается. Впервые испытываю такое удовольствие в музее».

И повторил:

«Так вы не возражаете?»

Я не ответил. И мы в молчании покинули античный зал. Я шёл впереди. Он покорно следовал за мной.

Портретные галереи императоров, героев и полководцев, голландские бордели семнадцатого, зал натюрмортов. Изобилие, превышающее воображение и потребность. Утка взлетает со стола, рука персонажа в шляпе и брыжах поднимает бокал и опрокидывает.

Ночной дозор, блеск оружия и кирас. Служба безопасности. На страже и не дремлет. Далёкая эпоха. Но нравы учтены. Примеряется ожерелье и театр марионеток. В движении и разевают рты.

Адамы и Евы. Апостолы и Пророки. Переход через Красное. Аргонавты и Обнажённая с попугаем.

Свадьба на лоне летним полднем. Танец предков под сенью давно опавшей листвы. Охотники в снегу и перепись младенцев в Вифлееме.

Мы молча переходили из зала в зал. И мне начинало казаться, что другого не дано, что я уже там, среди них. Не могу расстаться и покинуть. Раз я вошёл. Неожиданно он нарушил молчание. Я вздрогнул. Он знает, о чём я думаю. Он слышит мои мысли.

«У меня есть предложение, — сказал он. — Давайте останемся здесь. Выберем зал, приемлемый для жизни. Впрочем, тут везде неплохо. Мне показалось, мы оба не любим мир, в котором нас заставили поселиться.

Вы выбрали тюрьму. Пусть поневоле и не сознавая. Вы сделали неверный и дурной выбор. Тюрьма не для вас. Я выбрал музей. Уверяю, это верный ход. И единственно возможный. Но быть экспонатом надоедает. Скучно.

Нет слов, много возможностей для наблюдения. Удобно. Посетители не догадываются и ведут себя соответственно. Но в конце концов становишься пессимистом, вы себе представить не можете, до какой степени. Вдвоём же мы заживём совсем неплохо.

В нашем распоряжении всё искусство Вселенной. Я думаю, нам удастся разрешить много загадок. В частности, каждого из нас. Мы с вами на самом деле ребус, маленький кроссворд. Очень вероятно, он окажется гораздо интереснее, чем мы предполагаем. Уверяю вас, это занимательное занятие. А главное, совершенно платоническое. В этом вся прелесть. Принимайте моё предложение. Вы не пожалеете».

Вероятно, подумал я, это именно то, зачем я сюда пришёл. И согласился.

Мой маленький рай, который я открыл не по своей воле. Но к которому привык и полюбил. Я не вернулся туда. Нарушил и предал забвению. Кто будет теперь поливать цветы? Не знаю.

Послышались звуки волынки. Издалека. Меланхоличны и примиряют.

Я понял, что сделал правильный выбор. И не ошибся.

Наедине с собой (Записки сумасшедшего Гоши)

На свете уже случилось множество подобных примеров. Я читал тоже в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю.

Н. В. Гоголь «Записки сумасшедшего»

Проблемы Гортензии больше не существует. Осенило. Гортензия не ковёр, не цветок, не женщина, не Она. Это — вышивка. Счастлив.

Борис Рохлин «Гортензия»

Чжэн Мо, переодетый всадником, выходит, сопровождаемый слугой, и начинает говорить:

— Я — Чжан, по фамилии…

Проснулся в слезах. Вспомнил покойного отца. Был министром церемоний, но умер в пятьдесят, не достигнув. От неизвестной болезни. Ходили слухи, яд или что-то в этом. Через год умерла мать. И я брожу с книгой и мечом и не достиг ещё завершённости. Блуждаю по четырём сторонам.

Плакать перестал. Слёзы высохли. Одна повисла на реснице. Смахнул.

Теперь вот семнадцатый год, вторая луна, первая декада. Чего? Танский император Дэ-цзун только что вступил на престол. Хочу отправиться ко двору, чтобы сдать экзамен. Если сдам, получу военный чин.

Дорога проходит через Хэчжунфу, я прохожу заставу. Один человек — зовут Ду — живёт здесь. Я с ним из одного округа. Вместе учились в начальной словесности. Потом он бросил литературу и взялся за военное дело. Получил титул Великого Генерала, покорившего Запад. Под его командованием находилась армия в сто тысяч человек. И должен был охранять. Я надеюсь с ним встретиться. А тогда я отправлюсь в столицу искать повышения и преуспеяния.

Выпил чаю и опять заплакал. Полил Голубой цветок. Успокаивает.

Вот, пришло. Забыл. Сейчас вспомню. Голубой Цветок признал меня.

Ходил сквозь стены. Наблюдал. Огорчён. И эти образины — образ Б. …? Не верю. Произошла ошибка, путаница. Зачем, зачем оторвался от солнца этот проклятый лоскут материи? Зачем он стал свёртываться, принимать форму, а не рассеялся в приятной, тихой пустоте?

Был в психиатрической. Просил взять. Не могу жить в бедламе мира. Отказали.

— Вы — чувствительный. Таких не берём. И отделения нет.

А тут Он призвал меня. Не удивился. Взошёл на вершину. Не называю. Не педант. Известка из учебных пособий. Увидел Святого или Блаженного. Сидит в позе писца и комментирует буквы.