У войны не женское лицо
Шрифт:
Трудно сразу отказаться от жизни, которая до этого была. Не только сердце, а весь организм сопротивлялся. Помню, что радостная выбежала из магазина с этими туфельками. Вдохновенная. А везде дым... Грохот... Я уже была на войне, но о войне еще думать не хотела. Не верила.
А вокруг все гремело...
Вера Иосифовна Хорева,
военный хирург
О быте и бытии
– Мечтали... Хотели воевать...
Разместили нас в вагоне, и начались занятия. Все было не таким, как нам представлялось дома. Надо было рано вставать, и весь день ты на бегу. А в нас еще жила прежняя жизнь. Мы возмущались, когда командир отделения, младший сержант Гуляев, имевший
После карантина, перед принятием присяги, старшина привез обмундирование: шинели, пилотки, гимнастерки, юбки, вместо комбинации – из бязи пошитые по-мужски две рубахи с рукавами, вместо обмоток – чулки и американские тяжелые ботинки с металлическими подковами во весь каблук и на носках. В роте по своему росту и комплекции я оказалась самой маленькой, рост сто пятьдесят три сантиметра, обувь тридцать пятого размера, и, естественно, военной промышленностью такие мизерные размеры не шились, а уж тем более Америка нам их не поставляла. Мне достались ботинки сорок второго размера, надевала и снимала их, не расшнуровывая, и такие они тяжелые, что я ходила, волоча ноги по земле. От моего строевого шага по каменной мостовой высекались искры, и ходьба была похожа на что угодно, только не на строевой шаг. Жутко вспомнить, каким кошмарным был первый марш. Я готова была совершить подвиг, но не готова была вместо тридцать пятого носить сорок второй размер. Это так тяжело и так некрасиво! Так некрасиво!
Командир увидел, как я иду, вызвал из строя:
– Смирнова, как ты ходишь строевым? Что, тебя не учили? Почему ты не поднимаешь ноги? Объявляю три наряда вне очереди...
Я ответила:
– Есть, товарищ старший лейтенант, три наряда вне очереди! – повернулась, чтобы идти, и упала. Выпала из ботинок... Ноги были в кровь стерты....
Тогда и выяснилось, что ходить я уже не могла. Ротному сапожнику Паршину дали приказ сшить мне сапоги из старой плащ-палатки, тридцать пятого размера...
Нонна Александровна Смирнова,
рядовая, зенитчица
– А сколько было смешного...
Дисциплина, уставы, знаки различия – вся эта военная премудрость не давалась сразу. Стоим, охраняем самолеты. А в уставе говорится, что, если кто идет, надо останавливать: «Стой, кто идет?» Подружка моя увидела командира полка и кричит: «Стойте, кто идет? Вы меня извините, но я буду стрелять!» Вообразите это себе. Она кричит: «Вы меня извините, но я буду стрелять!» Вы меня извините... Ха-ха-ха...
Антонина Григорьевна Бондарева,
гвардии лейтенант, старший летчик
– Девушки приехали в училище с длинными косами... С прическами... У меня тоже косы вокруг головы... А как их промыть? Сушить где? Вы их только помыли, а тревога, вам надо бежать. Наш командир Марина Раскова велела всем косы состричь. Девчонки стригли и плакали. А Лиля Литвяк, впоследствии прославленная летчица, никак не хотела со своей косой расстаться.
Я иду к Расковой:
– Товарищ командир, ваш приказ выполнен, только Литвяк отказалась.
Марина Раскова, несмотря на свою женскую мягкость, могла быть очень строгим командиром. Она меня отправила:
– Какой ты парторг, если не можешь добиться выполнения приказа! Кругом шагом марш!
Платья, туфельки на каблуках... Как нам жалко их, в мешочки позапрятывали. Днем в сапогах, а вечером хоть немножко в туфельках перед зеркалом. Раскова увидела – и через несколько дней приказ: всю женскую одежду отправить домой в посылках.
Вот так! Зато новый самолет мы изучили за полгода вместо двух лет, как это положено в мирное время.В первые дни тренировок погибло два экипажа. Поставили четыре гроба. Все три полка, все мы плакали навзрыд.
Выступила Раскова:
– Подруги, вытрите слезы. Это первые наши потери. Их будет много. Сожмите свое сердце в кулак...
Потом, на войне, хоронили без слез. Перестали плакать.
Летали на истребителях. Сама высота была страшной нагрузкой для всего женского организма, иногда живот прямо в позвоночник прижимало. А девочки наши летали и сбивали асов, да еще каких асов! Вот так! Знаете, когда мы шли, на нас мужчины смотрели с удивлением: летчицы идут. Они восхищались нами...
Клавдия Ивановна Терехова,
капитан авиации
– Осенью меня вызвали в военкомат... Принял военком и спрашивает: «Прыгать умеете?» Я призналась, что боюсь. Долго он агитировал за десантные войска: красивая форма, шоколад каждый день. Но я с детства боялась высоты. «Хотите в зенитную артиллерию?» А очень я знаю, что это такое – зенитная артиллерия? Тогда он предлагает: «Давайте направим вас в партизанский отряд». – «А как маме оттуда писать в Москву?» Он берет и пишет красным карандашом на моем направлении: «Степной фронт...»
В поезде влюбился в меня молодой капитан. Всю ночь в нашем вагоне простоял. Он уже был обожженный войной, несколько раз раненный. Смотрел-смотрел на меня и говорит: «Верочка, только не опускайтесь, не становитесь грубой. Вы такая сейчас нежная. Я уже всего повидал!» И дальше что-то в таком духе, что, мол, трудно выйти чистым из войны. Из ада.
Месяц добирались мы с подругой до четвертой гвардейской армии Второго Украинского фронта. Наконец догнали. Главный хирург вышел на несколько минут, посмотрел на нас, завел в операционную: «Вот ваш операционный стол...» Санитарные машины одна за другой подходят, машины большие, «студебеккеры», раненые лежат на земле, на носилках. Мы спросили только: «Кого брать первыми?» – «Тех, кто молчит...» Через час я уже стояла за своим столом, оперировала. И пошло... Оперируешь сутками, после чуток подремлешь, быстренько протрешь глаза, умоешься – и опять за свой стол. И через два человека третий – мертвый. Не успевали всем помочь. Третий – мертвый...
На станции в Жмеринке попали под страшную бомбежку. Состав остановился, и мы побежали. Замполит наш, вчера ему вырезали аппендицит, а он сегодня уже бежал. Всю ночь просидели в лесу, а состав наш разнесло в щепки. Под утро на бреющем полете немецкие самолеты стали прочесывать лес. Куда денешься? В землю, как крот, не полезешь. Я обхватила березу и стою: «Ох, мама-мамочка! Неужели я погибну? Выживу, буду самым счастливым человеком на свете». Кому потом ни рассказывала, как за березу держалась, все смеялись. Ведь что было в меня попасть? Стою во весь рост, береза белая... Умора!
День Победы встретила в Вене. Мы поехали в зоопарк, очень в зоопарк хотелось. Можно было поехать посмотреть концентрационный лагерь. Всех возили, показывали. Не поехала... Сейчас удивляюсь: почему я не поехала? Хотелось чего-нибудь радостного. Смешного. Увидеть что-нибудь из другой жизни...
Вера Владимировна Шевалдышева,
старший лейтенант, хирург
– Нас было трое... Мама, папа и я... Первым уехал на фронт отец. Мама хотела пойти вместе с отцом, она медсестра, но его в одну сторону направили, ее – в другую. А мне было только шестнадцать лет... Меня не хотели брать. Я ходила-ходила в военкомат, и через год меня взяли.