Убей или умри! 2

— Который космонавт? — я недоумевал, при чем тут это.

— Он самый, — заявил Мастер, с таким апломбом, словно был знаком с ним лично. — Старший лейтенант, а первые лица с ним за ручку здоровались. Все потому, что коли вернулся, ему и слава и почет, и звезду и звание майора. А не вернулся бы, так и помер бы старлеем.

Раньше ребят в космос запускали, а теперь в неведомую хуйню, которая стоит у нас в подвале. С тем же результатом. Никто понятия не имеет, что там. И отправится туда лучший. В отряде космонавтов их тоже два десятка было, и с каждым наверняка разговоры разговаривали, как с единственным. Методы, они знаешь ли не меняются. Потому что они работают… эти методы. Ты сейчас не единственный… это верно. Но на сегодняшний день самый лучший. Самый перспективный. Ты наш Юрий Гагарин, блин. Поэтому мы тут с тобой и нянькаемся. Ты прости уж, за прямоту, — он развел руками. — Сам я в эту штуку не полезу… другим не доверяю. Остаётся тебе.

От этих простецких и от этого жутких слов Мастера мороз пробрал по коже. Я думал, тестирование опасно, но если быть осторожным, не лезть на рожон, соблюдать правила, то ничего плохого не случится. Система только учится, делает первые шаги. Но лезть в в пасть к нейросетке, которая эволюционирует уже несколько лет?! Это просто еще один изощренный метод самоубийства. Это не стоит никаких денег, мертвым они ни к чему.

— Спасибо за чай, очень было вкусно, — я поднялся, вежливо кивая каждому из собеседников, — занимательный был разговор. Про секретность я помню. Всего вам хорошего.

— Стой! — я уже уходил, но окрик Мастера заставил меня остановиться. — Считаешь, что никаких денег это не стоит? Ты прав. Но есть и другие вещи, за которые ты и не на такое подпишешься!

— И что же?

Мастер тоже поднялся, и прошел мимо меня. По своему кабинету он ходил в мягких тапочках. Расслабленный и наглый сукин сын. Что он может мне предложить? Должность? Квартиру? Марину в пожизненное пользование? Что у него может быть такого, чтобы мне не послать его на хрен со спокойным сердцем?

Мастер сел за рабочий стол, нацепил на нос очки и уставился в экран. Он словно по театральному тянул паузу, и терпеть это было все более невыносимо.

— "Северьянов Олег Дмитриевич, одна тысяча девятьсот семьдесят семидесятого года рождения", — начал нарочно равнодушным, казенным голосом зачитывать Мастер, — "Статья 111 пункт "Д" Уголовного кодекса РФ, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью из хулиганских побуждений. Осужден на пять лет колонии строгого режима". Знаком тебе, Андрей, этот гражданин?

— Это отец мой. — я не понимал, чего добивается Мастер. Вывести меня из себя?

— Ты же представляешь себе наши возможности, Андрей. — Голос Котова заставил меня обернуться. — У нас и юристы, и связи. И самое главное — деньги. Мы можем практически всё. Дело пересмотрят. Ублюдок сядет. Его папаша лишится должности и до конца жизни не отмоется. Твоему отцу принесут все возможные извинения… вернут все регалии… "ложно обвиненный"… статьи… телевидение… И это всё сделаешь для него ты. МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ.

— Что от меня требуется? — спросил я.

— Взяться за ум… Не шляться по кабакам… Думать… — Котов стал загибать пальцы. — Стремиться к победе

— А потом? Вернуться с победой?

— Достаточно даже просто "взлететь". Если ты пройдешь отбор, и отправишься в большую игру, все проблемы твоего отца будут решены. Даю слово. Но для этого тебе сначала надо быть самым лучшим.

— А сейчас чего вы от меня хотите? Чтобы я вытащил оттуда Юмми?

— Ты что?! Ни в коем случае! — Котов даже перепугался, — Даже не вздумай этого делать!

Глава 18

Антон Рихтер с самого раннего детства не любил и не умел проигрывать. Когда папа и мама садились играть с ним в настольные игры, а семья Рихтеров регулярно собиралась за ними вечерами по вторникам и четвергам, им приходилось поддаваться своему чересчур эмоциональному отпрыску. Иначе маленький Антоша впадал в истерику, кидался карточками и игровыми фишками, а став чуть старше, молчал, надувался и уходил в свою комнату, захлопывая за собой дверь.

У Антона с рождения была своя комната. Он родился в академической семье, его дедушка был доктором науки деканом, папа — кандидатом и преподавателем, а мама играла на виолончели в симфоническом оркестре. В своем позднем ребенке они души не чаяли. Поэтому всячески оберегали его от всех неприятностей жестокого мира. В детский садик он не ходил, вдруг его там обидят. Во дворе он тоже гулял редко, чтобы не связался с плохой компанией, которая будет на него дурно влиять. Летом в деревню к бабушке он тоже не ездил. Откуда у такой семьи бабушки в деревнях. Это было бы дурным тоном.

До самой школы Антон думал, что мир вокруг состоит из вежливых и доброжелательных взрослых, причем довольно глуповатых. Ведь он регулярно опережал во всем даже деда-академика.

"Чудесные школьные годы" поначалу стали для Антона кошмаром. Никто не хотел ему подчиняться, считать его лидером, даже просто слушать. Шумные и грубые одноклассники не знали и десятой доли того, что знал Антон, но при этом поднимали на смех любую его идею и предложение.

Они ценили только грубую силу, а Рихтер был слабым и болезненным мальчиком. Точнее, таким его считали родители: бег вреден для стоп, гимнастика для связок, а в боксе могут сломать нос, рассуждали они. Поэтому Антону даже не давали шансов проверить, болезненный он, или нет.

К тому же, каким-то странным стадным инстинктом толпа чувствовала в нем чужака. Блондин с молочно-белой кожей и странными, прозрачными глазами с первого дня оказался белой вороной. Даже фамилия "Рихтер" выбивалась из общего ряда "Сидоровых" и "Кузнецовых". В ней слышалось что-то враждебное и пугающее, словно грохот рыцарских доспехов или лязг танковых траков.

Антона не били, хотя временами он даже сожалел об этом. Такие взаимоотношения предполагали хоть какую-то эмоциональную близость. Рихтер оказался в изоляции, словно в невидимом пузыре. Одноклассники его словно в упор не замечали. Даже за партой он сидел в одиночестве.

Взрослые в школе были тоже не такими доброжелательными, как дома. Они не любили, когда с ними спорят, не желали уступать и не видели в Антоне ни малейшего признака гениальности.

Антон Рихтер стал книжным ребенком. Реальный мир он заменил фантазией. Открыв для себя дедову библиотеку Антон погрузился в мир рыцарей, подвигов и благородства. Книг в доме было много, в советское время они считались предметами роскоши и тяжеловесными собраниями сочинений у Рихтеров были заполнены целые стены.

Одним из первых героев Антона стал Ланселот. Идеальный рыцарь, герой одиночка. Такой же изгой среди своих, осуждаемый за преступную связь с женой короля Артура. Познавая женщин на книжных примерах юный Рихтер уже тогда стал понимать, что от них одни проблемы.

К десяти годам Антон уже отличал эсток от фламберга, а палаш от эспадрона, разбирался в геральдике и дворянских титулах. Когда школьная училка придыхая от восторга рассказывала им о Ледовом побоище, Артуру было отчаянно жаль блистательных рыцарей, которых загоняла под лед торжествующая чернь.