Убей, укради, предай

Дрянь дело, подумал Турецкий, вспомнив про Симпсона и телохранителя (телохранителей?) Романова. Стрельбу они не могли не услышать, по крайней мере его выстрелы. Джеффри, тот дал деру – стопроцентно, а романовский мальчик с наганчиком наверняка вызвал подкрепление. Звонить по мобильному Грязнову и требовать подмоги – поздно, не успеет уже никакая подмога. Пока не обложили, нужно давать задний ход, и, возможно, вплавь.

Турецкий еще раз выстрелил, и тут Реддвей сделал невероятное, то, чего не могли ожидать ни Турецкий, ни их противник, – поднялся в полный рост, высадил сразу пол-обоймы и метнул в том же направлении зонт как копье. По-видимому, он стрелял прицельно, но все равно не попал. Как и Турецкий, Реддвей был явно не в форме, поэтому и решился на столь рискованный ход. Тем не менее враг запаниковал, сорвался с места и, петляя как заяц, бросился вдоль берега. Турецкий на мгновение опешил: это был Симпсон!

Он выстрелил, обернувшись на бегу, Реддвей пальнул ему вслед для острастки, Турецкий поддержал. Невероятно, но по крайней мере один из выстрелов достиг цели! Или нет? Симпсон был уже на границе видимости, он с размаху плюхнулся на землю и застыл, неестественно вывернув голову назад, лишь через несколько секунд после того, как Турецкий и Реддвей стреляли последний раз.

Турецкий подбежал к нему.

– В яблочко! – констатировал он, бегло осмотрев тело. – Прямо в сердце, навылет.

Реддвей торопливо обшарил карманы. Кроме паспорта, водительских прав и мобильного телефона, у Джеффри ничего не было.

Где– то в тумане по направлению к особняку Романова послышался топот и собачий лай.

– Уходим! – Турецкий шагнул в камыши, ничего не видя под ногами, сразу увяз по колено в илистом дне и неловко, боком плюхнулся в воду.

Черный. 15 сентября, 18.10

Романов согласился Черного принять, подошел к телефону (кто не знает, – не удивится, а Черный знал прекрасно: это все равно что в Кремль позвонить: «Здрасте, я Ляпкин-Тяпкин!» – а из Кремля отвечают: «Секундочку! Соединяем с президентом»), сразу узнал: «Наш американский литератор!» – и более того, что уже окончательно сбило Черного с толку, обрадовался прямо как родному:

– Ох… Приезжайте, Порфирий Рудольфович, сижу, как Тортилла на своем болоте.

Даже имя– отчество вспомнил. Страшная мысль промелькнула у Черного: и он тоже в заговоре! Черт, все, все против него в сговоре. На кого ставить?! А ставить на кого-то надо, иначе скоро прикончат -удивительно, что до сих пор не чпокнули. Наверное, не могут решить, как с ним сподручней разделаться…

Вся семья в сговоре против таракана, загнали в угол и обсуждают, что делать дальше: раздавить тапком, прихлопнуть мухобойкой или пшикнуть дихлофосом…

Он, отпихнув кое-как сомнения относительно собственной безопасности, вскочил в джип.

Погода стояла сырая и мерзкая, гроза ходила кругами вокруг города, то утихая, то снова набираясь сил, а вдоль Москвы-реки и по всему Серебряному Бору висел отвратительно-серый туман, от чего, по-видимому, проистекала романовская меланхолия. Сам Романов изволил бриться. Около него суетился ископаемый реликт – маленький лысенький сгорбленный столетний цирюльник с опасной бритвой, ножницами, доставшимися ему, наверное, в наследство от прадеда, нещадно кромсавшего ими боярские бороды по велению Петра I, и баллончиком суперсовременного геля для бритья. Романов поминутно болезненно морщился.

Священнодействие, совершавшееся в полном молчании, заняло около четверти часа, потом старичок почтительно удалился. С его исчезновением исчезло и страдальческое выражение с лица хозяина, он зарумянился, заулыбался, как деревенская красавица, спешащая на свидание, и первым завел беседу.

– Скажите, Порфирий Рудольфович, с чего вы начинаете работу над новой книгой?

Здравствуйте, дачники! Приехали. Черный заерзал в кресле, заранее ужаснувшись предстоящему разговору. Значит, Романов задумал нетленное произведение и, мучимый творческими сомнениями, желает спросить совета у профессионала. Дело швах, мать его. Вон как щечки раскраснелись.

– Ну… Видите ли, Витольд Осипович… – Черный сделал вид, что поставлен в тупик масштабностью вопроса, соображая, как бы побыстрее и повежливей сменить тему. Эврика! Нужно самому взять Романова в соавторы! Нет, в соавторы он, пожалуй, не пойдет, да и бестактно делать такое предложение начинающему автору, тогда – в консультанты! Важно, чтобы имя стояло на титульном листе. А такое имя – это щит, броня, мать его! – Видите ли, – он с глубокомысленным видом развел руками, – смотря какого рода книга.

– Книга, Порфирий Рудольфович, она женского рода, – глядя куда-то поверх Черного и продолжая лучезарно улыбаться, вдохновенно произнес Романов, – а читатель – мужского, независимо от пола, ибо постигает текст посредством логического, то есть мужского начала. Процесс чтения же – не что иное, как соитие, которое ведет либо к взаимному удовлетворению страсти, либо к взаимному разочарованию, либо к иным известным вам из жизненного опыта результатам.

Так вот оно что, вот почему Романов столь охотно его принял! Обыкновенное землетрясение в мозгах, случающееся с русскими регулярно и без всякого повода, а в данном случае еще и дерьмовая погода поспособствовала. Пришли в движение глубинные пласты загадочной русской души, на поверхности образовались трещины, в которые хлынула ее расплавленная сущность: черная достоевщина (каламбур, надо же!), стремление к самообману и главное богатство национальных подчерепных недр – неукротимая тяга к словоблудию.

Черный кивнул, делая вид, что воспринимает слова Романова всерьез.

– Нечто похожее утверждает Джонатан Каллер: текст – это девственница, hymen, а чтение – women, то есть особа во всеоружии сексуальной виртуозности. Я же полагаю, что не существует текста, в смысле «текста вообще», равно как и «читателя вообще», тем более не существует «чтения вообще», и уже полная бессмыслица – искать у этих несуществующих субстанций половые признаки.

Романов скользнул по нему взглядом, не задержался, снова отвел его куда-то вверх и погрозил пальцем. Как в зеркало смотрит! Видит только свое отражение.

– Я чувствую, куда вы клоните. Ох… Скажете, что не существует ни начала, ни конца, и вообще ничего не существует. А если существует, то где? Спросите, кресло, на котором вы сидите, где существует? – Он мягко склонил голову набок. – У вас под задницей, Порфирий Рудольфович! Знаете, за кем всегда последнее слово в подобных дискуссиях?! За тем, кто может проделать над оппонентом разнообразные опыты. Например, переместить вас в несуществующем кресле в несуществующую Москву-реку. Ох… Вот и вся дискуссия. – Он сделал легкий победный жест рукой. – Так с кем вы согласны, Порфирий Рудольфович, со мной или с господином Черным?

– Мы еще не выслушали мнение господина Черного.

Осторожней, мать твою, Порфирий! А то и вправду прикажет окунуть, с него станется.

– Так с кем вы согласны, – повторил Романов, – со мной или с господином Черным?!

– Но ведь Черный с вами согласен, Витольд Осипович!

Романов перестал улыбаться и уставился прямо в глаза, как будто хотел загипнотизировать и проглотить. От его взгляда заныло в висках и захотелось выпить. Потом вспомнился такой же взгляд Симпсона, и выпить захотелось еще сильнее.