Убежища

– Снабжаю, и обильно, пусть дети мучаются. Ну, пока-то все довольны.

– Пока, пока...

Игнатий не глядя снял с крючка какое-то овчинное одеяние и забросил его назад, в глубину. Оно развернулось и легло прямо на топчан, прикрыв соломенный тюфяк. Тогда сторож ухватил собаку за ошейник, приподнял и повел к выходу:

– Все, Урс. Вставай, работать.

Урс поглядел испанским своим глазом настолько укоризненно, что Бенедикту захотелось извиниться, и он пошевелил губами. А Игнатий вывел пса за дверь, поплотней захлопнул ее и обернулся.

– А ты?
– спросил Бенедикт.

– Сегодня не моя ночь. И завтра тоже.

Итак, пес ушел, а ректор остался.

***

На третий день инквизитора и его напарника уже не было ни в городе, ни в монастыре. Архиепископ утрясал какие-то вопросы с отцами города, и те вроде бы испытывали облегчение. Время это, между летом и осенью, когда основной урожай был уже собран, собаки заболевали бешенством, а студенты только начали возвращаться в университет, Млатоглаву следовало потратить в деревнях и маленьких городишках, где мужчин было меньше, чем женщин, а корова всегда могла заболеть, прохолостеть или потерять молоко. Дни стояли жаркие, мутные, сухие и пыльные, народ тревожился и скучал. Млатоглав мог бы устроить неплохое развлечение, и никто бы не пострадал - кроме ведьм, разумеется.

Так вот, в жаркие сумерки третьего дня Ингатий цеплялся за стенку своей строжки, а ректор Бенедикт поддерживал его под мышки. По штанине сторожа стекала кровь. Натекла небольшая лужица, а по следу боле редких капель ушел Урс, сел у площадки для игры в мяч и басисто залаял. Бенедикт обернулся к нему, потом тупо взглянул за ворота.

– Не надо, - сказал Игнатий, - Не ходи. Это было там, где пес.

Бенедикт, сам не помня как, увел и свалил Игнатия на топчан. Среди тряпок в мешке оказалась какая-то рубашка, и ректор крепко перевязал друга поперек ягодиц, оставив огромный узел над тем местом, где должна оказаться рана. Потом знаком велел подождать (друг его лежал на животе, лицом в подушку и этого знака не видел) и вылетел за дверь.

Простофиля Бенедикт всегда двигался легко, быстро и ловко. Он так взлетал по лестнице, и его, несмотря на седину, частенько принимали за студента - то в бок пихнут вроде бы по-дружески, то не откланяются. Сейчас Бенедикт летел к общежитию. Урс все еще сидел у начала кровавой цепочки и молчал.

А Бенедикт уже поймал парня. Тот собрался, видимо, на поиски городских приключений и уже был одет как ландскнехт. Из-за яркости наряда лицо парня оставалось стертым. "Умно, - смутно отметил Бенедикт, - Никто его не узнает, что бы он ни делал".

На парне была красная шапка с фазаньим пером, ядовито-голубой колет с блестками и невероятные штаны: правая штанина, с прорезями наискось, оказалась апельсинного цвета, а левая, красно-желтая - сделана из вертикальных полос. При всем этом великолепии парень носил стоптанные очень старые башмаки. Бенедикт быстренько послал его к Гауптманну, порылся в кошельке, но нашел там всего десять крейцеров. Тогда он махнул рукой и велел парню возвращаться с Гауптманном прямо в сторожку и как можно быстрее.

Так же стремительно улетев обратно, Бенедикт уселся у топчана и очень крепко нажал кулаком на рану. Ингатий непристойно выразился, его друг заулыбался хищно и радостно. Его кулак продавил мышцы и уперся в седалищную кость. Игнатий пискнул.

– Терпи. В прямую кишку?

– Нет, вроде бы рядом.

– Кто это?

– Откуда я знаю?!

– Э-эй!

– Вижу я, что ли, кто меня сзади в ж... ножиком тычет.

– Хорошо же! Я узнаю...

– Только попробуй!!!

– Ну да, ну да, - бормотал Бенедикт, - Деткам не дали развлечься, Млатоглав уехал, они теперь развлекаются сами. Тот же ладскнехт мог бы...

– Кто?

– Парень, разодетый как попугай. Он сейчас придет. Посмотришь...

– Не он. Яркого я бы заметил..

Игнатий на полуслове вроде бы уснул. Бенедикт крепче прижал кулаком кость, напряг руку, оцепенел да и сидел так, пока не вернулись "ландскнехт" и Гауптманн.

Парень встал в уголке у метел, чуть ли не ковыряя в носу. Гауптманн, очень молодой и маленький человечек в черном и с таким же незаметным, как у яркого студента, лицом. Он раскрыл сумку, разложил инструменты на бочке - трубочки, палочки, лопаточки, как у коновала, но мельче. И резко сдернул руку Бенедикта с задницы Игнатия. Рука, оказывается, онемела; освобожденная, повисла плетью.

– Несите полотенца, ректор, - распорядился Гауптманн.

Он был зятем палача, из самых нищих дворян. Сам никого пока не пытал и не казнил, только присутствовал и учился. Еще он учился оказывать самую неожиданную помощь раненым и делывал такое, что не приходит в голову ни хирургам, ни цирюльникам. Яркий парень боялся его, а Бенедикт - нет.

Ректор выскочил за дверь и вернулся с простынями и кошельком. Студент все еще мялся в углу; Бенедикт быстро черкнул записку, сунул ее парню вместе с какой-то тяжелой монеткой и выставил свидетеля за дверь. Спустя миг металлом скрипнули ворота (Игнатий нарочно их не смазывал) - студент ушел на поиски приключений.

Гауптманн тем временем подхватил своей лопаточкой и, нажав, выбросил из раны (она совсем чуть-чуть и пришлась бы в прямую кишку) большой вишневого цвета сгусток, потом второй. Бенедикт выбросил их в помойное ведро. Набрав в ложку какой-то полужидкой гадости, зять палача впихнул-слил ее в рану - Игнатий заорал, останавливая голос, а зять палача попытался перехватить инструмент - и спокойно объяснил:

– Это прудовая губка, не бойтесь. Она остановит кровь.

– Ну и грязища, - поморщился Бенедикт.

Игнатий заговорил, быстро и яростно:

– Они меня подняли и несут, уносят. В воздух. Насиловать. Один - рыба, а второй весь в иглах.

– Кто?
– спросил Гауптманн.

– Бесы, да бесы же! Но я сейчас эту жабу рогатую раздавлю своей задницей, будь она ...

– Замолчи!
– Бенедикт крепко нажал на затылок раненого, - Это было не с тобой, а со святым Антонием, давно. Ты просто видел картину.

– А-а...

– Ты у себя в постели. Лежи!

Гауптманн, не теряя времени, свернул одно из полотенец в трубку и скрутил в узел. Этот узел он вдавил в рану. Она казалась примерно палец шириной и симметричная, как рот с углами, забитый грязью. Кровь то ли смыта, то ли стерта. Наладив свой комок, Гауптманн велел помочь, и они с Бенедиктом натянули и крепко завязали еще одно полотенце. Бенедикт как-то просунул конец под живот раненого и вытянул, зять палача стянул и завязал, упираясь коленом в край топчана.

– Вот. Теперь подождем. Кровь остановится.

Бенедикт подумал: "Тогда чего ждать?", но промолчал.

Зять палача заглянул в кувшин, понюхал и сглотнул капельку. Потом он пил еще, Бенедикт просто сидел, а Игнатий попеременно то ругался с бесами, то требовал пива себе. Но пива ему было никак нельзя, чтобы кровотечение не возобновилось.

А Гауптманн, развязав пивом язык, охотно разъяснял:

– Задница, голова и пальцы вообще сильно кровоточат. Бояться не надо.