Убежища

Форму такого вот змея приняла душа Бенедикта, восстала и разинула зубастую пасть. Что-то ему было необходимо - десять лет змий охотился за душою Игнатия, но так и не уловил, не проглотил ее. Оцепеней, складывай крылья, птичка, упади прямо в пасть! Но зачем охотиться за его душою? У души Бенедикта есть собственное ядро, оно и заслуживает быть проглоченным... Тут плоть и душа, оболочка и ядро, "моя" и "его" перемешались так безнадежно, что Бенедикт стал вынужден как-то действовать и направился к виселице, не к Игнатию. По дороге видел он вовсе не ландшафт. Несколько лет назад, среди алхимических рукописей Людвига, попалось ему и описание странного видения. Некий алхимик Зосима, то ли святой, то ли грек-язычник, получил повеление к трансформации. Его вынудили обрушить собственную плоть и сожрать тело, расчлененное на мелкие кусочки, и как же это было больно, как отвратительно! Но Зосима Паноплитанский сделал это и был, наверное, преображен. Вот так сейчас душа-кобра силилась пожрать то ли плоть, удерживаемую нервной силой, то ли неведомое ядро души. Это ядро ощущалось как серый тяжелый шар и властно притягивало; змей все шире разевал ядовитую пасть, но не мог поглотить бездну. Тяжеленное ядро вело за собою, ненужное кровотечение почти остановилось. Следуя, повинуясь, Бенедикт добрался до виселицы. Хотелось присесть под нею, навалиться на рассохшийся столб спиною, но этого делать было нельзя: ляжешь - не встанешь! С сожалением взглянув на виселицу, Бенедикт свернул вправо.

Дальше были, по ощущениям, часы довольно ровного и пологого подъема. Никаких мыслей скучный путь не порождает и гасит любое чувство. Подъем заставил сердце биться редко и равномерно, оно стало почти не заметно. Никакого тумана, только мутный и пыльный уплощенный свет, огрубляющий очертания, скрадывающий сущность предметов. Вещи прекратили мешать. Конец пути предвещала чернота, она единственная казалась яркой: черный горючий камень, каменный уголь склона и высокие черные ели. До них оставалось менее получаса пути, тогда и возник князь Черного Брода.

Да, Антон так его и описал - невероятно древний тяжелый старик на высокой бледной кляче, но не в белом, вроде повседневного папского, облачении, а в тускло-черном, грязно сереющем на фоне леса. Старец сверкнул глазищами и заставил коня чуть проскользить копытами вниз по склону. Конь стал похож на кошку, что слезает с дерева вниз головой. Потеснив Бенедикта конем, Эомер чуть помедлил и замахнулся - не плетью, а тяжелым длинным пеналом из железа; заминка возникла из-за того, что он не сразу смог снять его с пояса. Бенедикт видел все это, безнадежно скучая. Эомер размахнулся и хотел было опустить пенал Бенедикту на темя, но тот ухватил коня под уздцы и молниеносно защитился другой ладонью.

– Трус, предатель!
– рассвирепел старец, - Зачем пришел?! Вон!

Еще чего, стану я перед тобой оправдываться. Кураж странствующего студента очнулся в старом ректоре. Защита стала нападением, пенал он цепко перехватил и стал отдавливать "свой" конец вбок и вниз, превратив руку противника в рычаг.

– Эомер, я сброшу вас с коня, и Вы упадете. В пропасть, я думаю.

То ли наглость гостя, то ли терпеливое отвращение в его голосе осадило и всадника, и коня. Конь повел ухом, вскинул голову и остановился. Всадник усмехнулся:

– Ты, змеерукий, тише! Зачем пришел?

– Князь, человек Вы или демон - прекратите оскорбления!!!

И впервые в жизни Бенедикт применил кое-что из матросской брани. Она оказалась уместна, а сам проситель развеселился.

– Вот как?
– опасно и вежливо заинтересовался Эомер.
– Тогда спрошу иначе - чего же ты хочешь, странник?

Старик издевался, это было очевидно - не имеет значения, как спрашивать о целях. Ядовитая его издевка пролетела мимо и в змеерукого не попала. Бенедикт сосредоточился на миг, подобрать слова:

– Мне нужно... мне необходимо повернуть время вспять. Не сделать так, - собрался он и поглядел в сверкающе-синие глаза очень, очень прямо (ну, падай же в мою пасть!), - Чтобы оно текло назад от сей минуты, а привести меня в тот момент, когда от моего решения еще что-то зависело.

– Все этого хотят, всем этого позарез надо, - старик ворчал где-то ниже бенедиктова уха, справа, а не напротив. Бенедикт обернулся: на собеседнике белое облачение, вроде повседневного папского, но без пелерины и головного убора, опирается он на тяжелый темный табурет с резными ножками.

– Все гоняются за моментами перелома! Погоди-ка, я тебя знаю - мальчишка приходил от тебя семь лет назад...

– Не я его послал. Но у него все получилось. И я...

– Понял. Проведу тебя.

– Вас поддержать, князь?

– Нет, не мешай. Проходи вперед.

Тогда ты погонишь меня железом, как раба...

Эомер махнул рукой, и Бенедикт послушно побрел впереди. Сзади топал табурет и хрипло дышал грузный старик, создавая ощущение опасности, неотступного Рока. Или очень большой крысы, роняющей мебель в панике предсмертной муки. Когда топот и одышка стали нестерпимы, Эомер ушел к провалу, поставил табурет и уселся на край пропасти так, что передние ножки бывшего коня повисли в воздухе. Он озабоченно качнулся вперед, потом назад, поймал баланс и улыбнулся:

– Теперь ты!

– Что мне делать?

– Сидеть над пропастью, что еще?!

Бенедикт сначала уселся на краю со скрещенными ногами, потом спустил их вниз. Как осыпались камни, слышно не было. Что ж, положение комическое и утомительное - сварливый старикашка, опасный край (любой комар может налететь на Бенедикта, вывести из равновесия и заставить упасть в пропасть), смертная тоска и скука. Старый ворчун уставился в побелевшее небо и беззаботно, едва заметно, покачивался. Чтобы не покоряться ему сверх предела, Бенедикт стал смотреть вниз, в спрятанный там туман. Но ничего видно не было - только частые, черные, узкие, как шпили церквей, еловые головы; ветры не касались их, и многие сгибались под чрезмерной тяжестью шишек. И не здесь, не здесь должен он сидеть сейчас! Когда под Бенедиктом поползли, заскользили вниз мелкие камни, он был уже далеко - под виселицей, неким вечером.

***

Точнее, он к этой виселице подходил. Все не так плохо - чуть выше по склону Игнатий вроде бы дружелюбно беседовал с какой-то парочкой совсем зеленых юнцов в черных куртках. Похоже, медики, и друг от друга их не отличишь. Если они не близнецы, это чудо. Но все равно это только видение, и точно не от Бога. За спинами этих двоих появился третий - высокий, крепкий, тоже в черном (на черном плохо видно кровь) - и стал наблюдать. Игнатий слегка насторожился. Бенедикт крикнул:

– Ты что, с ними?! Я сейчас!

И тогда один из мальчиков достал ланцет из рукава, второй поднял камень, а лохматый, заметив ректора, насторожился. Откуда-то выскочил Урс, обогнал Бенедикта, ударил рослого головой в пах, а потом вцепился сзади под колено и повалил. Игнатий пнул по руке с ланцетом и ударил мальчишку с камнем в челюсть - пока не особенно стараясь, даже снисходительно. Бенедикт рванул к нему, но четверо перекрыли путь, и тогда он извлек нож. Двоих он знал - холодного умного блондина и его рыхлого клеврета, третий старался походить на ландскнехта (но не тот, что ему помог - другой, это студенческая мода для самых отчаянных), был тут и мальчик, ученик живописца в беретике. Мальчику было интересно, а остальные жутко скучали. Очень быстро нож у Бенедикта вырвали, на руку наступили, мальчик бросился под ноги сзади, и ректора скрутили за локти, утащили под виселицу. Мальчик подобрал его нож и спрятал в голенище. Что происходило с Игнатием, мешали увидеть студенческие головы. Кажется, укушенный Урсом так и не встал.

Бенедикт поджал ноги и пнул сразу обоих конвоиров. Кто-то охнул, а ректора стукнули твердым по затылку, наполнили голову легкими искрами и колесами пламени. Он еще раз отлягнулся, не попал, и его, встряхнув, как мешок, поставили к столбу. Держали трое - откуда они взялись?
– блондин и рослый наблюдали со стороны, а рыхлый, сырой юнец тряс веревочной петлей прямо перед носом жертвы.

– Вот сейчас, - похабно задыхался он, - Мы тебя подвесим, а потом будем поджаривать и отрезать по кусочку. И скормим тебе же! Знаешь, с чего начнем?