Убежища

Тео думал, косматя бороду: "Перестарались, перемудрили, залили его изнутри водой, вот теперь и отеки... Да что с ним сделаешь? Не серебряный гвоздик был, просто олово - вот и пошло воспаление. Подлец этот Гауптманн...", и Бенедикт понял, что доктор медицины тоже виновен. Тогда он жестом отстранил лекаря и сказал:

– Тео, отойдите!

Тот не понял, как звучит голос: молит его Бенедикт или проклинает, но это все равно. Он вышел и беззвучно прикрыл дверь.

Тогда гость присел на краю лежака, и в ноздри ему ударило мочой. Слабо воняла вся комната, но, понял он, источником был Игнатий целиком, его кожа. Вопреки вони Бенедикт уселся еще прочнее. Игнатий уже опустил веки-подушки, словно бы и видеть гостя не хотел. Глаза его были по-прежнему неподвижны. Бенедикт склонился к отечной бледной голове,, словно бы опустил лицо в воду, в лихорадочное тепло и запах аммония, прижал висок к виску и зашептал:

– Ты не спи, не засыпай, я приду, я скоро вернусь!
– но по ритму то была колыбельная...

Как долго он бормотал свое, кто знает? Душа Игнатия не отзывалась, потом он все-таки вернулся из своего опустевшего пространства. Бенедикт отпрянул, но прежде возложил ладони на ключицы больного. И, увидев, что глаза его шевельнулись и открываются, спросил строго:

– Игнатий, кто это сделал?

Тот сколько смог раскрыл глаза, того же болотного или морского цвета, но теперь зрачки их расширились - и какие же тьмы он созерцал? Но Игнатий, совершенно как прежде, ответил, слегка удивляясь и чуть брюзжа на извечную бенедиктову глупость:

– Ты что, не понял? Никто, никто... Вот смотри - я узнал лишнего...

– Что же?

– Те двое испугались, что Урс их узнает, если не я. И убили Урса. А потом - сам знаешь. Это никто, никто, не гоняйся ты за ними...

Но голос больного брюзги шелестел, лишенный тембра и интонаций, а веки тихонько наползали на зрачки.

– Ладно. Только подожди меня.

Но больной уже ушел за горизонт сознания и все умолял едва слышно:

– Бенедикт, верни мою кровь! Верни ее.

Тот тупо изумился, словно бы ему приказали искать именно то, чего и быть не может. И что это нужно сделать именно так, как сказано. Но старую кровь снова в жилы не вольешь, не правда ли?

– Забери мою кровь.

– Хорошо...

– Она там, за домами палачей.

– Зовет тебя? Кровь?

– Там, на пустыре...

Лепет смазался и исчез, душа больного скрылась в тумане и стала недоступна. Но Бенедикт видел - пустырь за домами палачей, высохший бурьян и почему-то вечер. Развалины - чей-то бывший подвал и два-три бревенчатых венца над ним, серебристо-серые. Сидят трое-четверо, по очереди прихлебывают из большой бутыли. К ним-то вчера и подошел Игнатий... Но он лоялен то ли им, то ли Бенедикту. Прямо сейчас, и не понять, кто же такие эти пьяницы - всего лишь темные и беззвучные тени.

На прощание Бенедикт поцеловал возлюбленного в висок, а не в лоб - побоялся раньше времени призвать похитителей душ, но не ощутил ни сухости, ни влажности, ни тепла.

Во дворе, у самого порога ему стало дурно. Он надеялся, что Тео не заметит - тот стоял, глядел вроде бы в бесконечную даль, но на самом деле просто созерцал кирпичное крыло библиотеки - приковало взор, красное, яркое. Бледный свет, такой навязчивый, обесцвечивал и без того бледный камень построек, отнимал у вещей и вес, и объемы, и тяжесть, и сущность, но прозрачными они быть не могли. Тео с усилием отвел глаза и увидел, как ректор опирается рукою о стену, чего не позволял себе никогда. И вот этот скелет навис во весь рост над малорослым-доктором, хмуро уставился в лицо оловянным взглядом и потребовал:

– Тео, Вы не давайте ему спать, хорошо? Я скоро приду.

Тут Тео почувствовал себя так, как полагается нашалившему и глупому студенту. Он хотел оправдаться, но не мог угадать, в чем же ему надо оправдываться прямо сейчас? А ректору между тем удалось оторвать ладонь от стены, отступить и выпрямиться. Смотри-ка, думал Тео, сердца он не чувствует - вон как прыгает одежда. Подожди, погоди-ка, он ведь все еще с ножом, так и не снял с шеи да и забыл о нем напрочь! Доктор медицины, студенческое светило Ставрос хотел было предложить помощь и этому упрямцу, но промолчал. Он был уверен - Бенедикт либо сошел с ума, либо намерен совершить что-то. Он не просто слоняется, как вчера. Что ж, насколько Тео знал упрямого ректора, тот либо умрет в пути, либо действительно что-то сделает, либо взвалит на себя еще и обвинение в колдовстве, потому что силами природы здесь не справиться. А противостоять ему бесполезно и даже опасно. Что ж, пусть себе идет и оставит нас всех, наконец, в покое!

Тео вернулся к созерцанию кирпичей. Но, когда затихли шаги Бенедикта, ему стало так печально, так противно, что он скомкал бороду в кулаке и поспешно вернулся к больному. Но Тео-Крестоносец знал: ничего он больше не сделает, пациенту он бесполезен совершенно.

***

Второй привратник хотел, чтобы не скрипели ворота. Почему-то начал раздражать его этот ржавый скрип. Сообразив, что ректор собрался покинуть территорию университета, привратник заблаговременно отодвинул створку и сделал это так осторожно, что она промолчала. Ректор то ли не заметил ничего, то ли по своему обыкновению задумался - на поклон не ответил и проскользнул в щель. Второй привратник жил так, чтобы не знать ничего лишнего - время проводил только с семьей, компании с подозрительными людьми не водил и всех, у кого уже есть докторская степень, боялся на всякий случай до трепета. Он знал, конечно: сторожевого пса отравили, его коллегу оскопили, а ректор сходит с ума. Но он не желал знать, как все эти события между собою связаны и почему так произошло. Еще меньше ему хотелось думать о том, что же теперь будет. Но ректор ушел, ворота нужно было прикрыть, двор - подмести...

А Бенедикт ничего не желал знать ни о привратнике, ни об университете. Если он еще о ком-то и помнил, то это Тео, нужный доктор Тео. Но ни сам Игнатий, ни душа его не желали сейчас удерживаться в памяти. Что ж, подумал Бенедикт, если не мешать ему... Эта мысль не завершилась, ее оттеснила другая - как можно вернуть пролитую и давно свернувшуюся кровь? Должен ли он сохранить ее при себе, если разыщет? Верить предсмертному бреду - зачем? Но Бенедикту верилось, и выбор его свелся к двум возможностям - либо его путь отклонится чуть влево, как он и замыслил - тогда он уйдет к виселице и вверх по оврагу; но есть и путь резко вправо, которым вчера убежал Игнатий - мимо елочек, в переулки и на пустыри. Начинать следовало с чего-то одного, потому что времени почти не осталось.

Тут дорога околдовала Бенедикта, совсем как в молодости. Войдя в возраст, он стал оседлым не из-за слабости, не благодаря честолюбию. Оседлый может воплотить мысли, которым давно задолжал воплощение, а потом пасти их и растить. Путешествовать с юношами становится все скучнее, да и взрослый мужчина среди мальчишек выглядит развратным неудачником. Итак, дороги сами, соперничая, ложились под ноги, а разум плавал где-то в белесом свете. Повязка сползла, и кровь просочилась из свежей раны, стекла по ладони и закапала со среднего пальца. Она оказалась чуть менее черной, чем он ожидал. Так, может быть, его кровь сумеет разыскать кровь Игнатия и что-то с нею сделать? Приятно удивленный, Бенедикт поглядел вправо, свернул туда и шагнул к деревцам, где вчера Игнатий сбил его с ног и покалечил сердце. Если кровь будет капать, то станет чем-то вроде крошек Ганса и Гретель, и тогда... Дальше нужен был еще один выбор: или свернуть в переулочки, точно следуя вчерашнему пути Игнатия - там сейчас гуляли гуси, а то и свиньи, этот путь может заиграть тебя, заставить крутиться до самой смерти и не выпустить никуда, или же пройти чуть дальше, миновать территорию опасной черни и сразу выйти к палачам. Этот путь Бенедикт и выбрал, но кровь внезапно остановилась, его прихватил могильный холод. Если кровь не пойдет, если она остановится, он останется здесь, а переулки станут играть им, путником, не выпуская.

Пришлось отойти назад, и кровь возобновила течение почти у самых ворот университета. Привратник все еще глазел вдал,ь напоминал скучную обезьяну в клетке. Капля упала, за нею вторая, кровотечение стало надежным - не приносящим слабости, бодрящим. Оставалась надежда на левый путь, избранный еще вчера. Требовалось миновать места обманчивые, новые - жили там недавно разбогатевшие бюргеры, кому не дано было развернуться в самом центре; среди насельников процветал и медицинский декан. Ни базара, ни складов, ни церквей там пока не было - дорога разветвлялась дальше - на кладбище, дальше влево, и к Оврагу Висельников, правее. Дорогу на кладбище покамест не растоптали как следует, мертвые богачи еще не успели накопиться в достаточном количестве - а те, кто успел, нашли последний приют в соборе. Дорога к виселице была куда шире - висельники нужны медикам всегда; богатая чернь не меньше бедной любит, когда смерть грозит не им, а какому-то очередному ничтожеству... Так вот, значит, верный путь - к виселице и вверх, к черным скалам!

Путь был выбран, и кровь повела Бенедикта. Бюргеры до вечера понедельника очень, очень заняты, никто из них ему навстречу не попался, не обогнал в пути. Даже бюргерские дети не высовываются из школ, из детских комнат, не вылазят из кроваток - пока не придет новый Крысолов и не заберет их всех! Вот именно из-за Крысолова бюргеры так берегли потомство. Их бы воля, дети жили бы до совершеннолетия в золотых клетках, но такое, увы, невозможно! И слава Богу.

Вспомнив Крысолова и молодого Антона, Бенедикт незаметно для себя пришел ко второй развилке. Тут могильный холод снова сдавил бока, заставил его промедлить. Кровь капала так, как надо, но зато мышцы ребер стеснило, стало медленно выдавливать душу, ее оболочку или ядро, кверху, сквозь голову прямо в небеса. Может быть, серая птица вроде альбатроса взлетит над ним и покинет тело, и как же это будет прекрасно! Смолоду, со времен падре Элиа, Бенедикт не задумывался о том, что и он не обделен бессмертной душою. Если так, то дорога к виселице - его собственная, нужно оставить, бросить тело Игнатия (тот, с его точным звериным чутьем, уже обратился в теплый труп, захвачен иным пространством) и нагонять его душу в иных мирах, высвободив свою! Вот это, почуял путник, действительно верно. Если бы сейчас уйти прямо к Крысолову, то ничего этого уже не будет, и Игнатий, живой труп, исчезнет... Но тут же убоялся окончательного предательства - если он это сделает, ядро его души тут же развеется, как клубок зимнего дыма. Область истины была, как всегда, молчалива и ждала действий. Нужно было вернуться, посидеть с Игнатием, пока он еще живет, пожалеть его тело. Но душой овладел страшный голод, и Бенедикт понял: она - не птица. Игнатий рассказывал, что в Индии водятся большие черные змеи-кобры. Если кобру испугать, она встает на дыбы, потом на хвост и раздувает шею наподобие испанского воротника, а на том воротнике проступает рисунок очков. Больших кобр называют нагами. Говорят, что наги умеют управлять дождями, но брать их на суда невозможно - очень уж опасны. Да и погодой у себя дома они занимаются только на суше.