Убежище, или Повесть иных времен

когда последний луч солнца окрасил вершины деревьев.

Мы решили умолчать о своей прогулке, чтобы отец Энтони не запретил

нам повторить ее. Тот, сударыня, кто хочет надолго удержать под своим

влиянием молодых, должен, смягчая разницу в летах, войти к ним в доверие.

Любовь и уважение нераздельны, но, если страх, хотя бы раз, овеял холодом

путь к сердцу, никакое иное чувство не пересилит его, и потому послушанием

никогда не руководит добровольная склонность, и мы рады бываем

вырваться из-под гнета надменности и суровости, в каком бы почтенном обличье они

нам ни являлись.

Из каких безделиц возникают чистейшие радости жизни! Вид,

открывшийся перед глазами, цветок, песенка могут наполнить сердце ликованием, пока

страсти еще глубоко таятся в нем, не отравляя его простоты, не истребляя его

наслаждений.

Удовольствия, которые удалось скрыть, почитаются наивысшими —

суждение это как нельзя более справедливо: обманув бдительный надзор, мы

льстим представлению о собственной находчивости, отчего становимся

нечувствительны к своим ошибкам.

Почти ежедневно мы навещали это полюбившееся нам место и всякий раз,

как подрастающие птенцы, отваживались сделать еще один шаг; и мы

отваживались на это так часто, ни разу не встретив ни души, что перестали

бояться. С одной стороны лес полого спускался к проходившей вдалеке дороге.

Там уже виднелись деревушки: издали казалось, что они обещают радости

встреч и общения с людьми, но безыскусная простота их обитателей делала

это обещание неисполнимым.

Но вы пеняете на то, что я трачу время на скучные описания. Ах,

сударыня, не всегда этот лес был безлюдным. Волею случая, или, следует мне

сказать, Провидения, в его безлюдной глуши оказался самый известный,

окруженный всеобщим поклонением человек из придворного круга Елизаветы.

Природа щедро наделила его своими дарами, которые искусство и усердие

довели до высшего совершенства.

Как-то раз, окликнув сестру, я открыла в пустоте леса и развалин звучное

эхо и, обрадованная этим, запела. Звуки отчетливо, один за другим, стихая

вдали, складывались в печальную симфонию, как вдруг пение мое было

прервано Эллинор, которая, оставив птиц, послушно слетавшихся клевать корм

из ее рук, стремительно бежала к Убежищу, на бегу знаками призывая меня

следовать за ней. Мы так часто пугали друг друга беспричинно, что я не

двинулась с места, но тут какой-то шум совсем рядом, в чаще деревьев, которые

в этом месте росли очень густо, встревожил меня. Голос, звук которого

мгновенно проник в мое сердце, почтительнейшим образом умолял меня

остановиться. Я хорошо понимала, что должна бежать прочь, но меня неодолимо

влекло посмотреть на человека, которому принадлежал этот голос, и,

невольным движением повернув голову, я взглянула через плечо. Он к этому

времени уже пробрался сквозь кустарник, преграждавший ему путь, и я поняла,

что не могу скрыться иначе, как выдав секрет, который должна была

непременно хранить. Мой нерешительный вид и очевидная готовность в любую

минуту обратиться в бегство заставили его приближаться ко мне почтительно и

смиренно, но, заметив мою новую, почти не осознанную попытку бежать, он

тотчас остановился.

— По какой бы причине, — сказал он, — природа ни скрыла в этом

забытом уголке свои прелестнейшие создания, позвольте мне, милые дамы,

воспользоваться этой счастливой случайностью. Поверьте, перед вами человек,

которому так нужны ваши сочувствие и помощь, что он не дерзнул оскорбить

вас, даже если бы это намерение могло закрасться в его сердце, не способное

на такую бесчеловечность. Поэтому умоляю вас — судите о моих намерениях

по своим, и если вам известно какое-нибудь убежище (и вас, в отличие от

меня, не привели сюда несчастные обстоятельства), позвольте мне укрыться в

нем от убийц, слишком многочисленных и хорошо вооруженных, чтобы

отвага могла спасти мне жизнь.

Наружность того, кто произнес эти слова, сообщала им ни с чем не

сравнимую силу воздействия. Казалось, расцвет молодости был для этого человека

позади, но время сохранило его красоту, не дав ей поблекнуть. Высокий рост

и безупречное сложение придавали величавость его осанке, и лишь кротость

голоса и взора смягчали царственность облика. У него была гладкая смугло-

коричневая кожа, большие глаза — темные и блестящие; волосы,

подстриженные с утонченным изяществом, подчеркивали гармоничность его черт. На

нем был наряд из сизого бархата, отделанный белым атласом и серебром; с

плеча на алой златотканой перевязи спускался портрет-миниатюра. Орден

Подвязки и неизвестный мне иноземный орден указывали на то, что

положение его отвечало значительности облика.

Изумление, тревога, стремительно промелькнувшая череда мыслей,

мгновенно сменяющих одна другую, невыразимых словами, привели меня в

смятение, лишили дара речи, тогда как Эллинор, не в пример мне прекрасно

владевшая собой, взяла на себя труд ответить незнакомцу, направив его к келье

отца Энтони и заверив, что в настоящую минуту это — все, что мы можем для

него сделать.

— Ах, Эллин! — вскричала я, порывисто схватив ее за руку. — Но ведь

тогда ему придется возвращаться, и его убьют!

Пораженная собственной горячностью, я потупилась, и предательский

румянец смущения покрыл мое лицо, вспыхнув еще сильнее, когда незнакомец взял

мою руку и с грацией, никогда прежде мною не виданной, склонился над ней.