Убежище, или Повесть иных времен

блистательной соперницей Елизаветы и разрушила тот покой, в котором, под

влиянием благополучия и всеобщего восхищения, пребывала королева. В тяжелые

годы юности Елизавета утешалась тем, что сохраняла бесспорное

преимущество перед своей гонительницей, достойно и благоразумно подчинившись ей,

но встретить столь могущественную соперницу в красоте, талантах и владени-

ях, находясь в зените славы, было ударом столь же сокрушительным, сколь

неожиданным. Само ли имя Марии было ей ненавистно, и преувеличенными

похвалами она лишь подчеркивала те уничижительные замечания, которые

высказывала о ее поведении. Она неукоснительно отмечала все

преимущества, которые положение ее королевства дает ей перед королевством соседним,

и постоянно предпринимала попытки выбрать для Марии мужа из числа

наиболее красивых и беспутных вельмож своего двора. Мелвилл, шотландский

посол, в числе прочих подарков привез Елизавете портрет королевы

Шотландии, выполненный чрезвычайно искусным французским художником, и этот

маленький портрет Елизавета носила на груди. Глядя на него, я всякий раз

восхищался тем, как превосходно может искусство воссоздать столь

совершенное творение природы. Как-то вечером, когда королева беседовала со

мной, глаза мои, в силу привычки, были устремлены на это украшение.

Внезапно королева поднялась и удалилась, прервав аудиенцию. Три дня она не

показывалась, и за это время ее бурное негодование сменилось решимостью:

она прислала ко мне графиню Сомерсет с портретом и с заверением

королевы, что поскольку я, по ее наблюдениям, не мыслю себе счастья без

оригинала этого портрета, то она намерена изменить свои планы и уже отдала

повеление графу Бедфорду предложить Марии вступить со мною в брак.

Ошеломленный столь непомерной и нелепой ревностью, я всеми силами

старался разубедить королеву, бессчетно клялся ей в своем безразличии к

Марии Шотландской — все напрасно: была задета гордость Елизаветы, а в

таких случаях умилостивить ее было невозможно. Она настояла на том, чтобы

я оставил у себя портрет, и надменно приказала мне видеть в ней лишь свою

повелительницу.

Я удалился, уязвленный этой надменностью, которая, хотя и подобала ее

сану, производила отталкивающее впечатление в представительнице ее пола.

Я все еще держал в руке портрет Марии, и когда я вспомнил мягкость и

приветливость нрава, которыми она славилась, ее несравненное очарование и

кротость характера, то был рад гневу Елизаветы: он освобождал меня от оков

благодарности, он давал мне надежду на более счастливую судьбу. Я жалел о

письме, которое послал графу Бедфорду, запрещая ему даже упоминать мое

имя, и лишь надеялся, что оно опоздает. Я сознавал, что в браке с Елизаветой

оставался бы фигурой ничтожной, так как она была крайне ревнива к своей

власти; с Марией же я мог разделить заботы королевства и, изучив ее нрав и

склонности, сделать ее и себя счастливыми. Но наши желания сбываются

редко. Королева Шотландии, убежденная в том, что Елизавета намеревается

возвысить меня до английского трона, сочла мое предложение шуткой и

отнеслась к нему как к таковой. Граф укрепил ее в этой мысли, полагая, что тем

оказывает мне услугу. Так, устремляя свои надежды к двум королевам, я

оказался отвергнут обеими.

С той минуты, как Елизавета лишила меня своей благосклонности, я

оказался в положении всех фаворитов, низринутых с вершин величия в полное

небрежение. Общество сменилось для меня одиночеством, жизнь при дворе —

пребыванием в своих апартаментах: я один составлял себе компанию. Все эти

годы я руководствовался не великодушием, а тщеславием, и из тех людей,

что меня окружали, никто меня по-настоящему не любил, зато все мне

завидовали и теперь радовались моей опале и высмеивали мои честолюбивые

замыслы.

Что сказать вам, милые дамы? Приписать ложные мотивы своим

поступкам или признаться в грехах, которые, быть может, извинит моя тогдашняя

молодость? Мне следует быть откровенным с вами, как бы ни повлияла моя

откровенность на ваше отношение ко мне.

Решившись любой ценой посрамить своих врагов, я написал королеве,

заверяя ее, что почетные должности, которыми она удостоила меня, стали мне

тягостны, поскольку я лишился ее расположения, и если моя вина (как ни

невольна она) не заслуживает прощения, я прошу позволить мне сложить все

мои полномочия и удалиться в Кенильворт. Это письмо мне удалось

самолично подать ей в Великолепных Садах, и, отнюдь не объявив мне сурового

приговора, она изволила, проливая слезы, упрекнуть меня в непостоянстве моей

привязанности. В ответ на это я достал портрет королевы Шотландии и

швырнул его в Темзу, умоляя Елизавету похоронить вместе с ним память о

моей вине. Она пожаловала мне руку для поцелуя, и, восстановленный в ее

милости, я имел честь эскортировать ее к придворным.

Моя опала дала мне полезный урок: употреблять свои силы на служение

лишь достойным — только так можно сохранить друзей и не обрести врагов.

Я научился верно судить об окружающих меня людях, презирать их лесть и,

не возносясь слишком высоко, лишать их возможности, при неблагоприятных

поворотах судьбы, сбросить меня слишком низко. Парламент настоятельно

побуждал королеву к браку, и она обещала обдумать это предложение. Ее

сердечная расположенность позволяла мне надеяться, что она придет к

заключению, благоприятному для меня, как вдруг несчастный случай

опрокинул все мои планы и надежды, и я повергался в трепет всякий раз, как