Убить Бенду

* * *

В монастырской келье горела на столе свеча, за столом, перед грудой свитков и листовых пергаментов, сидел старый сморщенный монах. Капюшон черной, подпоясанной веревкой рясы был откинут, на месте тонзуры у старика наличествовала естественная лысина, обрамленная у висков двумя пучками седин. В дрожащих, скрюченных от подагры пальцах монах держал перо. Свиток перед ним, с одной стороны удерживающийся в развернутом виде старой каменной чернильницей, наполовину покрывали ряды мелких аккуратных букв.

– Еще брат Франциск сообщает, что третий сын турецкого султана заболел оспой, заразившись от дочери нашего посла. Некий лекарь Би Дао исцелил сына турецкого султана одним взглядом. А дочь посла вылечил, не заходя к ней в комнату: по случаю сильной жары непривычная к ней девушка лежала без покрывала и даже без исподнего, из-за чего к ней не пускали врачей, и она была обречена на смерть, если бы не сей удивительный лекарь. Не знаю, достоин ли случай того, чтобы его занести в хронику. Похоже на вымысел, но если это и правда, то достаточно легковесная. Как ты считаешь, глубокомысленный отрок?

На скудной постели монаха сидел Юлий. Висевшую над ним сбитую из трех досок полку заполняли старые пожелтелые свитки. В одном из них сплел паутину черный мрачный паук.

– Поистине мало отношения имеет эта правда к истории нашего города, – ответил он, болтая голыми ногами. Лохмотья едва прикрывали жилистое тело, впрочем, он от этого не страдал: на улице стояло лето, и любой другой наряд только причинял бы неудобства по нынешней погоде.

– Однако стоит ли пренебрегать золотом, если оно лежит не на дороге, а на обочине? – возразил старик, почесывая лысину. – Если действительно есть подобная лекарю имярек личность, то она должна попасть на страницы моей летописи в назидание потомкам. Вот если бы я знал больше об этом человеке, то мог бы посвятить ему целый отдельный рассказ, который, несомненно, был бы поучительным. Однако такая история... к чему ее присовокупить? К какому событию приурочить? Как ты мыслишь об этом?

– А не помните ли вы, святой отец, рассказ брата Валлиа из Александрии о мудреце Банаде, который... что он там натворил?

– Остановил Черную смерть, – спешно перекрестившись, ответил старик.

– Ведь это, я так предполагаю, один и тот же человек.

– Какие основания у тебя имеются для столь смелого вывода? – насторожился монах.

– Знавал я одного колдуна по имени Бенда. Он, кстати, родился у нас. Так он тоже лечил одним взглядом. Вы не замечаете некоторого сходства имен?

– Но, право же, сын мой... – Старик снова почесал лысину. – Ты полагаешь? Конечно, и брат Франциск, и брат Валлиа отмечали, что упоминаемые ими люди были с запада, то есть высказанное тобой предположение может иметь под собой реальную почву... Но без доказательств, увы, оно остается только предположением. Жаль, что не могу лично побеседовать с названным тобой человеком и убедиться в истинности приписываемых ему – если то действительно одно лицо – свершений. Пока что запишу для памяти в свиток «Поучительных историй со всего мира, собранных и записанных в уединенной келье братом Лиасом, иноком бенедектинского ордена».

– Что еще пишут? – спросил Юлий.

Старик сломал печать на одном из пергаментов, развернул его и, сощурив почти утонувшие в морщинах глаза, начал читать:

– «Привет тебе, брат мой во Христе Лиас! Ратуя о твоем великом... – старик закашлялся, – деле, о твоей хронике славного града, жемчужине отечества твоего, повествую без промедления обо всем происходящем в наших далеких краях. Буде что покажется тебе интересным, назидательным либо достойным, не побрезгуй записать, присовокупив источником сведений мое скромное имя».

Монах оторвался от чтения, чтобы посмотреть на внимательно слушающего Юлия:

– Вот она, гордыня! И где – в самом сердце малого стада Христова! – После чего вернулся к письму: – «Монастырь процветает, чего и вам, братия, желаю. Случилось у нас за минувшие два месяца немного событий, стоящих внимания. Среди них помяну свержение наместника, бунт гончаров, свадьбу капитана городской стражи и странную смерть некоего разбойника, произошедшую за городом от когтей неведомого зверя. Для волка крупный, волки у нас, как я тебе сообщал, степные, то есть заметно меньше лесных своих собратьев, а других хищников, которые могли бы задрать человека, у нас и не водится. Найден он был...»

Старик отложил свиток и воздел руки к распятию, висящему на стене:

– Поистине безгранична суетность людская! Вместо того чтобы описать государственное событие, брат Пепе упивается подробностями странной смерти! Если бы то хотя бы было воздаянием за грехи нечестивцу, а так, может, разбойник неправедно попал в рай, погибнув насильственной смертью! Говорю вам: нет справедливости в этом мире!

– Это вы очень верно сказали, святой отец, – откликнулся Юлий. – Я, пожалуй, пойду, поздно уже.

– Иди, отрок, благослови тебя Бог. Твоя помощь неоценима. Твои уста заменяют мне ноги, все происходящее в городе почти только благодаря тебе становится достоянием потомков. И уж твое имя останется на страницах моей летописи, это я тебе обещаю.

– Благодарю, святой отец, – нетерпеливо раскланялся мальчик. – Я еще зайду на днях, если что интересное будет.

– Приходи, разумный и наблюдательный отрок, чтящий историю, мать всех искусств и наук, а я пока запишу...

Юлий уже покидал келью, оставив старика бормотать себе под нос. Привратник без слов отпер ворота, и мальчик, зевая, вышел на темную улицу. Почти круглый месяц стоял над черными башнями тюрьмы, освещая дома и мостовые призрачным белым светом.

За воротами Юлий двинулся не направо, к логову, а налево, чтобы пройти возле одного дома, мимо которого он вчера не успел пробежаться – проверить, не появился ли кое-кто. И хотя спать хотелось весьма и весьма, мальчик скорым шагом, шлепая босыми пятками по пыли, направился вдоль спящих домов. Нигде не горел свет, все ставни, несмотря на жару, были заперты; впрочем, кое-где Юлий заметил и открытые окна. Запомнив эти дома, он почти вприпрыжку миновал тесный кривой переулок, где из-за заборов свисали ветви, покрытые мелкими зелеными яблоками, пробежался по теплой мостовой – и остановился как вкопанный, ударив мизинец левой ноги о выступающий над улицей булыжник. В том доме горел свет! Тонкая полоска желтого света выбивалась из-под ставен на первом этаже, слышались голоса.

Юлий подкрался к окну и приник ухом к щели, прислушиваясь. Это он! Вернулся! Приплясывая от нетерпения, мальчик еще послушал разговор – и бегом кинулся домой. У площади из-за стены последнего на этой улице дома высунулась рука, она схватила парня за куцый ободранный ворот.

– Кошелек или жизнь, – прогнусавил тихий голос.

– Пусти, болван! – Юлий дернулся, оставив в руке кусок рубашки.

– Чего шастаешь, работать мешаешь? – проворчал гнусавый голос. Выкинув обрывок ткани, рука спряталась в тень, которую обладатель голоса так и не покинул.