Убить Бин Ладена книга вторая. Яд для президента

Иными словами, закончите с деятельностью разведчика- нелегала и займете штатную должность, допустим, в аналитическом управлении разведки.

–

Кто и когда должен принять такое решение? – тон разведчика был вполне невозмутимым, даже равнодушным, хотя известие о генеральском звании и шести орденах не оставило его равнодушным.

–

Доверие к вам, как и оценка ваших заслуг, столь велики, что решение оставляют за вами. С одной-единствен- ной поправкой. Вне зависимости от того, решите ли вы остаться на поприще нелегала, или вернетесь в Израиль, вам надлежит «уснуть», так сказать, летаргическим сном, или, говоря по-простому, законсервироваться на довольно долгое время. По крайней мере, на полгода-год, никак не меньше. Страну пребывания и вид деятельности определите сами. Руководство полагает, что в вашем случае вы, как никто другой, сумеете выбрать и осуществить самый правильный в создавшейся ситуации вариант. Через две недели в вашем любимом кафе «Аида» в Вене нам желательно узнать о вашем решении. Связной будет другой…

–

Двух недель на обдумывание мне вполне достаточно, – перебил новоиспеченный генерал, – а вот связным будете вы и только вы. Я не хочу расширять круг людей, знающих мой новый облик.

–

Ну что ж, наши руководители предвидели, что вы можете внести свои коррективы в наш план, и я уполномочен принять решение на месте. В таком случае жду вас через две недели в «Аиде». В течение трех дней я будут там обедать ежедневно. До встречи.

* * *

Кафе «Аида», как и много лет назад, было в полдень заполнено до отказа. Так что сидящий с чашкой кофе и маленькими карманными шахматами господин весьма любезно согласился на соседство за своим столиком человека, не сумевшего найти свободного места. К тому же новый сосед неплохо разбирался в шахматах, поэтому тему для общего разговора им искать не пришлось. Из кафе «новые знакомые» вышли вместе.

–

Я еду в Россию, – негромко, непререкаемым тоном заговорил разведчик. – Мое новое, а вернее, старое имя – Роман Лучинский.

–

Но позвольте, – запротестовал связной. – Это же против всех правил конспирации.

–

Не против, а – напротив. Насколько мне известно, вот уже много лет, как это имя изъято из всех документов. О нем знает столь ограниченный и чрезвычайно доверенный круг людей, что опасаться нечего. К тому же в России я никогда прежде не жил, так что ни меня, ни моего имени знать никто не может. Обосноваться я решил в маленьком городе Клинске, это под Москвой. Я пенсионер, арабист, специалист по истории исламской религии. Могу иногда преподавать, консультировать, наездами бывая в Москве. Возможно, буду путешествовать по стране, побываю в других странах, бывших республиках СССР.

–

Ваше новое место пребывания с чем-то связано? Я о таком городе даже не слышал…

–

Абсолютно не связано ни с чем, и в этом я вижу преимущество такого выбора. А если и связано, то в первую очередь с тем, о чем вы только что упомянули. Об этом городке вообще мало кто знает. Маленький, неприметный, вполне себе тихий и, я бы даже сказал, патриархальный. Ни одного сколько-нибудь значащего предприятия, а о секретных объектах и речи быть не может. К тому же весьма удобно расположен – от Москвы недалеко, каких-нибудь сорок минут на электричке. Одним словом, удобно во всех отношениях. Это не обсуждается. Поговорим о средствах связи, когда они понадобятся вам или будут необходимы мне.

Через два часа связной вернулся в кафе «Аида» за забытыми шахматами, а его собеседника в это же время можно было увидеть на одном из венских вокзалов, где он садился в поезд, отправляющийся в Прагу.

* * *

Вот уже несколько месяцев, как Роман Ильич Лу- чинский обосновался в этом уютном домике на одной из тихих улочек Клинска. Домик, словно сошедший с лубочной картинки, был старым, но вполне еще пригодным для жилья. Только пришлось поменять мебель, уж больно она была ветхой, да и не хотелось пользоваться вещами, которыми до него пользовался неизвестно кто. Обитатели тенистой улочки скоро привыкли к новому соседу, неизменно вежливому, приветливому. Его прямая осанка, твердая поступь – Роман и об этом позаботился, обдумывая свой новый облик – привели соседей к единодушному выводу, что новичок – из бывших военных и про себя они окрестили его: «Отставник». Только шустрая девчонка Янка звала его по имени и отчеству, хотя произносила его так быстро и, глотая гласные, что получалось что-то вроде «Ро-льич». Янке было лет девятнадцать, одевалась она исключительно в клетчатые рубашки и модные джинсы с прорехами. Впрочем, ее джинсы из этих самых прорех состояли чуть ли не целиком. Янка провалила вступительные экзамены в технический московский вуз и теперь якобы готовилась поступать в следующем году. Она постоянно ходила с какой-нибудь книжкой в руках; приглядевшись, Роман отметил, что читает девушка вовсе не учебники, а художественную литературу. Впрочем, книжки были хорошие.

Янке нельзя было отказать в наблюдательности. Она скороговоркой рассказывала Роману Ильичу все городские новости, попутно давала характеристики соседям, подчас весьма точные и забавные; добровольно взяла на себя миссию приносить новому соседу по утрам так любимое им кислое молоко, которое по его просьбе покупала у неведомой ему «татарки тети Гули». Захаживал к нему по-соседски и живший на той же улице дядя Саша, совсем уже пожилой человек, маявшийся легкими, но продолжавший нещадно курить крепкие сигареты «Прима» без фильтра.

Дядя Саша был из народных умельцев. Не закончив и четырех классов школы, он в тридцать седьмом, после ареста и расстрела отца, пошел работать на местную ткацкую фабрику и восьмилетним мальчишкой кормил семью из пяти человек. Дядя Саша мог заменить перегоревшие электропробки, сложить печь и отремонтировать швейную машинку и пылесос, залудить кастрюли и прибить набойки на исхудавшие каблуки стареньких ботинок. Рассказывали, что в молодости он был женат, в жене своей, доброй, веселой и хозяйственной, души не чаял. Но однажды она вышла из дому, и ее сбил пьяный водитель. Дядя Саша сдал разом, горе сломило его. Он пристрастился к «горькой», ни на одной работе подолгу не задерживался. Их крепкий дом, словно разделяя горькую участь хозяина, ветшал на глазах и даже как-то скособочился. Дядя Саша, по-прежнему помогавший, когда был трезв, соседям, на свое собственное хозяйство махнул рукой. Единственное, чего он делать не умел да и терпеть не мог, так это готовить еду. В счастливые семейные годы жена его даже поощряла это, говоря, что на кухне мужик только ложку держать может. Был он неприхотлив, с военных голодных времен считал, что если в доме есть вода, луковица и краюха хлеба, то этого вполне достаточно. Впрочем, сердобольные соседи его вниманием не оставляли – кто наваристых щей занесет, кто котлеток или пирога…

Так и жил вдовец, старея в своем одиночестве. До тех пор, пока не оказался в больнице. Было это под ноябрьские праздники. Сестра-хозяйка больницы Зинаида наготовила дома всякой праздничной еды и решила кого-нибудь из больных угостить. Дежурный врач посоветовал ей накормить домашненьким пожилого одинокого человека, которого никто не навещает. Оказалась у Зинаиды с собой и припасенная по праздничному случаю бутылочка сладенького винца. Выпили они по глоточку, разговорились.

Зина рассказала, что вдовствует уже пятый год. Старший сын – инженер, живет в Москве, женат, двое маленьких детишек у него. Младшенькой пошел пятнадцатый год, и никакого сладу с ней нет: то в артистки себя готовила, целыми днями перед зеркалом крутилась да басни заучивала, а вот теперь ни с того ни с сего решила в мореходное училище поступать – виданное ли для девчонки дело! Дядя Саша о себе рассказывал скупо, плохой из него рассказчик, да и нечего ему было рассказывать, все больше Зинаиду слушал. Стала она приходить к нему каждый день, кормила тем, что дома приготовила да что врачи рекомендовали больному. Через месяц, когда дядю Сашу выписали, ушли они вместе.

* * *

Ближе к полудню Роман выходил в город. Пешие прогулки совершал он ежедневно, невзирая на погоду. Сначала делал это по давно укоренившейся привычке, желая изучить расположение улиц. А когда поймал себя на мысли, что при нынешнем образе жизни никакой практической необходимости в этом, пожалуй, нет, понял, что ему просто доставляет удовольствие бесцельно бродить по городу. Долгие годы он последовательно осуществлял какую-либо ясно видимую или поставленную перед собой цель, всегда четко зная, куда и зачем направляется. А оказалось, что можно просто получать удовольствие от вида какого-нибудь вычурного строения столетней давности, причудливо изогнутого дерева, уютного скверика, где так хорошо думается. Горожане привыкли к этому седоволосому, подтянутому человеку, всегда гуляющему в одиночестве, раскланивались с ним, и он неизменно вежливо отвечал на приветствия. Во время одной из своих ежедневных прогулок Лучинский набрел на маленькое кафе. Хозяин, пожалуй, его ровесник, был родом из Узбекистана. Полный, с одышкой, он тем не менее удивительно легко двигался, проворно снуя из кухни в зал и обратно. На кухне и в зале ему помогала русоволосая женщина, такая же быстрая и сноровистая, как муж. В кафе было всего несколько столиков и готовили здесь невиданную для местных краев узбекскую кухню. Причем готовили отменно.

Когда Роман появился здесь впервые, то с первого мимолетного взгляда определил национальность хозяина и поздоровался с ним по-узбекски: «Ассалом уалейкум».

–

И-йе! – восхитился хозяин, склоняясь в поклоне и прикладывая руку к груди. – Уважаемый знает наш язык?

–

Нет-нет, – поспешил заверить его новый гость. – Просто когда-то в армии служил в Узбекистане, полюбил ваш край, несколько слов запомнил. И, кстати, вашу кухню тоже сумел оценить по достоинству.

–

Тогда садитесь вот сюда, здесь вам хорошо будет, – и хозяин пригласил его к уютно расположенному возле окна столику. – Меня зовут Рашид, а как к вам позволите обращаться, уважаемый?

–

Роман, можете называть меня просто Роман.

–

Хоп, хорошо, Роман-ака. Тогда позвольте мне для первого раза предложить вам блюда на мой вкус. – Рашид широко улыбнулся и заверил: – Клянусь Тимурчи- ком, это мой младший сын, не пожалеете.

–

Ну, если Тимурчиком, – беззаботно засмеялся Роман, – тогда согласен. – Он вдруг почувствовал, что ему удивительно хорошо и спокойно в этом небольшом зале, который, казалось, впитал себя дух искреннего гостеприимства и радушия.