Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде
Шрифт:
Ага, вот, по-видимому, и те два здания, о которых говорил колбасник! Направо театр, а налево Дом Коммуны. Большое трёхцветное знамя, вывешенное над парадными дверьми, а также стоящие в карауле национальные гвардейцы рассеивали всякие сомнения, что это и есть муниципалитет.
Впрочем, отчего Мария вообразила, что Бугон должен быть в городском муниципалитете, то есть в коммуне? По статусу чиновника департаментского ранга ему скорее полагалось находиться в местной департаментской администрации, или, как её ещё называли, в директории. Ей следовало бы спрашивать директорию, а не муниципалитет. Однако по какому-то наитию свыше она шла в общем-то верно.
– Спасение и братство! – приветствовала Мария гвардейцев, стоящих на карауле у парадных дверей. – Подскажите,
Охранники переглянулись.
– Приехавшего из Кана? Вы говорите об одном из администраторов Кальвадоса, которые прибыли вчера вечером?
– Да, я говорю о них. Только гражданин Бугон не администратор, а генеральный прокурор-синдик.
– А, это тот большой начальник в зелёном мундире! Да-да, всё утро он и его спутники провели здесь. Но вот уже полтора часа, как они и большинство муниципалов покинули здание.
– Куда же они отправились?
– Известно куда: за кавалерийские казармы, на Авиронский луг. Сейчас почти весь город там. Или вы не слышали общего сбора, гражданка? С минуты на минуту ожидается прибытие из Кана бригадного генерала Пюиззе, который возглавит наши войска. Уже прискакал его вестовой…
Мария обеспокоилась:
– А далеко ли до этого луга?
– Вы не знаете Авиронского луга? Разве вы не здешняя?
– Нет. Я еду из Кана.
– Это на том берегу Итона. Полчаса ходьбы.
– Полчаса… – повторила она упавшим голосом. – Пожалуй, это слишком далеко.
В самом деле, ходить так далеко было неразумно. Через полчаса дилижанс тронется в путь, и добро ещё, если кто-нибудь догадается сгрузить её саквояж ввиду отсутствия хозяйки. А то ведь, не ровён час, так и уедут вместе с её вещами! Поэтому опаздывать никак нельзя. Да, неплохо было бы встретить здесь Бугона и перемолвится с ним парою слов. Но, видимо, не судьба…
Мария сделала несколько шагов в обратную сторону, но вдруг остановилась и вернулась к охранникам.
– Не сочтите за труд, добрые граждане, передать Бугону мои слова.
– Что передать? – пытливо вопросили гвардейцы, мгновенно сообразившие, что здесь вступают в силу сердечные чувства.
Она помедлила пару секунд: стоит ли говорить? А впрочем, терять ей нечего.
– Передайте ему, что я прошу у него прощения. Пусть не обижается на меня и не сокрушается: с Барбару у меня ничего не было. Ровным счётом ничего. Так и скажите.
Гвардейцы усмехнулись:
– Так и сказать?
– И ещё скажите. Я хочу, чтобы он был счастлив. Передайте ему, что я желаю ему счастливой женитьбы. Пусть его суженая будет достойной его. А меня пусть простит. Я питаю к нему самые нежные чувства, но… – следующие слова Мария произнесла с расстановкой: – Но не предназначена стать его женой. Я предназначена исполнить дело, которое освободит нашу Отчизну от пут тирании. И это дело смертельно опасное.
Охранники были весьма заинтригованы. Не каждый день доводится слышать такое.
– Кто вы?
– Это не важно. Передадите Бугону то, что я сказала?
– Передадим. Но назовитесь, как вас зовут?
– Он знает, – молвила Мария.
И удалилась так же стремительно, как и появилась.
Он (Бугон) был генеральным секретарём департамента с 1791 г., и стал, как я уже говорил, генеральным прокурором-синдиком в конце следующего года, после убийства м-е Байё. Это был искренний молодой человек, полный дарований и деятельности, дородный, с развитым и крепким умом.
Безо всяких колебаний Бугон с первого момента примкнул к восстанию и представил нашей секции, где он сам проживал, десять возвратившихся из Парижа комиссаров, о которых сделал специальное сообщение. Кажется, впрочем, он хотел оставить функции генерального прокурора-синдика после того, как вошёл в Генеральный совет повстанцев… Вскоре он был послан возглавлять федеральное собрание Эра, и находился ещё на этом посту в момент столкновения у Брекура.
Во время восстания и задолго до него Бугон был в дружеских отношениях с м-ль Корде, с которой он вёл литературную и политическую переписку. Именно он давал ей читать труды новейшей философии, которые её так увлекали.
Бюро дилижансов. 40 минут пополудни
Парило. Пассажиры уже заняли свои места в купе, а дилижанс всё не трогался с места. И гражданка Прекорбен, и её шестилетняя дочурка, и даже старушка Дофен неустанно помахивали веерами. Мария высунула голову в оконце и печально разглядывала станционный двор. Новый кучер, черноволосый смуглолицый парень двадцати-двадцати двух лет, то садился на козлы, то вновь спрыгивал на землю, что-то поправляя и подтягивая у четвёрки лошадей, и было заметно, что он больше суетится, нежели делает дело. Бродяги Флоримона нигде не виделось. Может быть, он уже уехал в свой Дрё, а может, в ожидании экипажа решил скоротать время в каком-нибудь местном кабаке.
Блуждающий взгляд Марии упал на сточную канаву, пересекавшую двор, где в мутной лужице барахтались измученные жарой воробьи. Как жалко, что она не прихватила с собой альбом и краски! Право, эта забавная сцена заслуживала красочного офорта. Растрёпанные, взъерошенные пташки умилительно взмахивали крылышками и гребли под собою лапками, брызгаясь друг на друга. Бедные создания, им ещё тяжелее, чем людям! Мария достала из сумочки булочку, отщепила и бросила на землю несколько крошек, на которые занятые банными процедурами воробьи не обратили никакого внимания.
В самый последний момент, когда кондуктор уже поднимал лестницу, а кучер натягивал вожжи, во двор вбежали два бравых молодца с криками: «Стой, стой! Это рейс в Париж? Нам в Париж!» Один из молодчиков схватил руку кучера, держащую хлыст, а другой уцепился за боковую лестницу и проворно вскарабкался в купе. Кондуктор спросил для порядка проездные билеты, на что новоявленный пассажир разразился громким смехом: «Пустая формальность! Мы платим тебе по сто ливров с носа, отсюда до самой столицы, и давай, дружище, сади нас на лучшие места!» – «Правила есть правила, гражданин, – строго ответствовал кондуктор. – Извольте пойти в кассу и оплатить проезд». – «О, педант! – воскликнул молодец в притворном гневе. – Тебе нужны билеты? Сейчас ты получишь сто билетов, хотя я мог бы показать тебе лишь один свой мандат, чтобы ты понял, с кем имеешь дело! Но я люблю порядок не меньше тебя, и ты в этом убедишься». После этой тирады, выпаленной на одном дыхании, опоздавший окликнул своего товарища: «Арман, я задержу дилижанс, а ты сбегай быстренько в кассу».
Когда все формальности были соблюдены, новые пассажиры смогли присоединиться к общей компании. Наши путники увидели перед собой двух расфуфыренных щёголей, чрезвычайно похожих один на другого. У обоих цветастые фраки с высокими стоячими воротниками и длинными отворотами, доходящими до плеч. Оба опоясаны трёхцветными национальными шарфами. Даже голоса их были одинаковы: громкие, пронзительные, напоминающие звуки ирландского рожка. Различались они лишь по головным уборам. У одного на голове сидела широкополая бурдала [40] , по последней моде щедро посыпанная пудрой; у другого – английская шляпа с высокой тульей, украшенная серебряной пряжкой. Заметив в купе дам, молодцы широко улыбнулись и тут же принялись знакомиться, протягивая руки. Мария, гражданка Прекорбен, её дочка и даже старушка Дофен были удостоены их крепких рукопожатий; при этом Мария подала им руку, не снимая перчатки. Щёголь в бурдале представился гражданином Одилем, а его товарищ в английской шляпе – гражданином Дарнувилем. Тому и другому на вид было не больше двадцати лет.
40
Бурдала – мужская высокая круглая шляпа, украшенная шнуром и кокардой, часть костюма революционера.