Убийца
Шрифт:
— Сдери, дундук, — сказал он Алику. — Людей пугать. Второпях выскочили на лестницу. Стали спускаться вниз.
— Всё, — сказал Валя. — Идем спокойно. Ничего не было.
У подъездов все так же гоняли в футбол все те же ребята, мимо которых часа два, два с половиной назад прошел Евгений Романович.
Когда налетчики пересчитали деньги в кошельке, оказалось двадцать два рубля с копейками — на одну примерно дозу.
Его имел в виду сват, когда сказал Евгению Романовичу: слишком материалист, Лена его не хочет. Это была правда: Рассадин, которому исполнилось тридцать лет — всего только — на два года младше Лены, был человек отнюдь не бедный, раньше бы сказали, состоятельный.
Но это
Рассадин, по существу молодой человек, был похож на тех пожилых людей и стариков, которые ценят превыше всего комфорт, обеспеченность; женщины у него были то что называется шикарные, дорого стоящие, но он угадывал, надежность их, самоотверженность, а он знал себе цену и хотел, если не поклонения, то по меньшей мере искреннего чувства, направленного на него, а не на его владения, — надежность их, чувства их стоят дешево. Что такое любовь, он не знал. Но если та нежная тяга, испытываемая к Лене, и непонятно было, что именно в ее фигуре, или во взгляде, или в манере небрежного разговора с ним вызывает в нем эту странную нежность, если это и была любовь, значит, можно было принять, что любовь всерьез существует на белом свете. Но то ли виной была его избалованность и претензии в общении с людьми, с женщиной, то ли, независимо от этого, скрытая неприязнь к нему Лены — самое обидное, тут, рядом, по соседству, дверь в дверь — по непонятной причине Лена стала избегать его, почти не здоровалась, когда встречались, попытки его начать разговор пресекала; а ведь были какие-то, уже и милые, и приятные, общие выходы в театр, в город, однажды он привел ее к своим приятелям, его тянуло к ней, а она была... небрежна, незаинтересованна; он ни единым намеком не перешел границу, за которой таятся поступки — если они не входят в намерение женщины — оскорбительные для нее. Обида появилась, раздражение против нее; нежная тяга только еще усилилась. Он не привык так долго и попусту расходовать время ради завоевания какой угодно женщины, все это становилось мучительно. Он стал подумывать о том, ужасаясь и даже презирая себя, о том чтобы всерьез, с соблюдением всех брачных формальностей, покорить привлекательную чертовку.
Он вышел из квартиры в середине дня, ему предстояло свидание с одной из шикарных женщин, запирая дверь, он случайно заметил, что соседняя дверь чуть приоткрыта. Когда он захлопнул свою дверь, солнечный свет остался там, а на площадке сделалась темнота, и стал заметен узкий коридорчик света, выступающий из соседней приоткрытой двери. Любопытство кольнуло Рассадина, естественно, сразу пришла мысль о Лене, он представил, она сейчас поднимется с пустым мусорным ведром, или выйдет из квартиры и тоже станет запирать дверь снаружи. Но не произошло ни то, ни другое, а ему захотелось очень увидеть ее, хотя сегодня им было совсем не по пути.
Рассадин мог повернуться, сбежать по лестнице, и дальше программа его была ясна, как может быть ясным десятки раз повторенное одно и то же наскучившее развлечение. Если бы не любопытство — извечный маятник судьбы человеческой — он бы так и поступил; но он как будто бы нечаянно подтолкнул локтем соседскую дверь, и опять никого не увидел. За дверью ему открылся коридор и почти рядом с дверью — опрокинутая этажерка, на которой лежали у соседей газеты, телефонные справочники, а наверху были брошены обычно шарф и шляпа хозяина и платки-косынки хозяйки; сейчас все это валялось в беспорядке
на полу. Генеральная уборка, подумал Рассадин, и просунул голову в дверь — без приглашения — робея, заранее улыбаясь, готовый бодрой, веселой репликой приветствовать свою мучительницу.Не имея ни малейшего представления, какой рубеж он переходит, Рассадин перешагнул порог и позвал:
— Лена... Лена!..
Никто не откликнулся, но ему показалось странным, что стеклянная дверь на кухню разбита и осколки валяются неприбранные, в глубине коридора на полу кинута деревянная коробка с отломанной дверцей, ему показалось, она сломана только что, похоже, это была домашняя аптечка, дверь в большую комнату была открыта, но никто не показывался, как будто в квартире никого не было.
Осколки стекла, сломанная коробка, этажерка, вещи на полу, и что-то еще непонятное, неуловимое, что он угадывал чувствами, но не умел осмыслить, стерли улыбку с его лица, и он пошел по коридору, тревожно прислушиваясь, его охватила робость совсем иного свойства. Он покорно двигался навстречу открытой двери, почти не обратив внимания на дверь в другую комнату, непонятно, что заставляло его. Он вдруг сообразил, что не разбитая кухонная дверь, не этажерка, не деревянная коробка принудили его повиноваться — главное, тапки, женские маленькие тапки на каблучке, едва заметные в всеобщем беспорядке, но один лежал бочком сразу же рядом с этажеркой, а второй дальше зацепился у основания открытой двери, Рассадин как раз поравнялся с нею.
Он посмотрел в комнату и увидел — сначала то, что находилось ближе к нему, а потом... голову. В следующий момент он с еле сдерживаемым криком, но с какими-то горловыми звуками, дрожа всем телом, бросился из квартиры и столкнулся с человеком, идущим навстречу: это был отец Лены.
— Не ходите... туда, — через силу сказал Рассадин, потеряв способность правильно строить фразу из слов, — не ходите... Вызвать... Милицию... Не ходите!..
Отец Лены, крупный и плотный мужчина, растерянно смотрел на разгром и неожиданного гостя, тем не менее он решительно отстранил Рассадина и пошел в большую комнату. Рассадин остановился на месте, ноги приросли к полу, он не имел сил пошевелиться.
Стон — не возглас, не проклятия — стон и хрипы послышались оттуда, и почти сразу мягкий грохот, как если бы упала книжная полка на мягкий ковер.
Он не хотел идти туда, назад. Не хотел здесь оставаться. Его била дрожь, и он заметил, что в горле опять вибрирует прерывистый звук. С усилием отрывая ноги от пола, он заставил себя преодолеть это чудовищное расстояние и еще раз заглянуть в комнату.
Возле тела Лены в согнутом положении на боку лежал и хрипел с закрытыми глазами ее отец, издавая ртом бульканье: бу-бу-бу... бу-бу-бу, — услышал Рассадин, сам почти теряя сознание, побежал со всею доступной скоростью — вон отсюда.
Со своего телефона он набрал ноль-два и стал поспешно объяснять девушке, что произошло. Она не стала его долго слушать, после слова убийство спросила адрес, район:
— Соединяю с районным управлением внутренних дел...
От момента, когда он сделал вызов, до появления первых двух милиционеров, Рассадин заметил по часам ровно восемь минут; в нем шевельнулось чувство уважения к их оперативности.
Затем, минут через двадцать, появились еще милиционеры и штатские. Минут через тридцать приехала скорая помощь, увезла парализованного отца.
Рассадина допросил сначала следователь из милиции, после него следователь из прокуратуры уточнил некоторые детали. Отдельно спросили его, прикасался ли он к коробке, — нет; заходил ли на кухню — нет, вообще в ту сторону не сделал ни шага? — нет.
Служебная собака след не взяла, обнюхала Рассадина, гавкнула пару раз, и когда сошла с лестницы, во дворе стала растерянно глядеть виноватыми глазами на собаковода. Ничего определенного не могли предъявить ей, чтобы она могла начать свою работу.