Убийства в стиле Джуди и Панча

Эвелин за спиной портье подняла руки к ушам и со злостью потрясла кулаками. Две наши комнаты находились в конце холла, в узком коридоре, куда нас чинно проводили.

Затем я сел в одно из старых мягких кресел и оглядел комнату с высоким потолком, громоздкой люстрой и латунной кроватью. Занавески на окне слегка колыхались. Затем послышалась возня с замком на двери в боковой стене, дверь открылась, и вошла Эвелин. Она сняла шляпу, и ее темные, коротко подстриженные волосы были растрепаны. Она подошла к зеркалу над белой мраморной каминной полкой, достала из сумочки расческу и задумчиво принялась расчесывать волосы. И потом совершенно неожиданно Эвелин начала смеяться.

– Кен, – сказала она, – мы здесь. Но мы проиграли. Ты можешь вскрыть йельский замок?

– Нет.

Ее отражение смотрело на меня из зеркала.

– Завтра вечером в это же время, – продолжала она, – мы должны быть в «Голубом экспрессе», который отправляется на юг Франции. Готова биться об заклад, у нас ничего не получится. Мы не можем сейчас достать этот конверт…

Я заметил, что мы успеем на поезд и что конверт находится в пределах досягаемости. Наша комната располагалась на одной линии с апартаментами Кеппеля, нас разделяла лишь стена. Я подошел к окну и выглянул наружу, за развевавшиеся занавески. Уловки строителей восемнадцатого века имели свои достоинства: снаружи, всего в паре футов под окном, был каменный выступ, который тянулся по всей длине здания. Он проходил и под окнами Кеппеля. Выступ на шестьдесят футов возвышался над садом, деревьями за библиотекой и строениями школы, но был добрых два фута в ширину и безопасен, как тропинка в лесу. Хотя луна частично скрылась за фасадом здания, я все равно мог очень четко видеть эту дорожку в молочно-белом свете.

– Ты думаешь, так будет лучше? – тихо сказала Эвелин из-за моего плеча.

В кармане пиджака Чартерса лежал хороший складной нож. Я дал Эвелин указания:

– Мы не знаем, когда появится Кеппель, но это может произойти в любую минуту. Оставайся здесь и держи дверь в холл приоткрытой. Отсюда просматривается весь коридор, лифт и лестница. Если кто-нибудь пойдет…

– Как выглядит Кеппель?

– Я не знаю… Подожди! Бауэрс что-то говорил о нем. Маленький, на голове грива непричесанных седых волос, и он прихрамывает. Не спутаешь ни с кем. Но если ты увидишь кого-нибудь, кто выглядит опасным…

Она кивнула и быстро огляделась. Затем взяла с умывальника стеклянный стакан для зубных щеток.

– Ты прав, старина. Если ты сможешь открыть окно, не закрывай его, мы также оставим открытым и наше окно. Если я увижу, что кто-то приближается, я закрою дверь, а потом брошу стакан в камин и разобью его вдребезги. Ты услышишь. Только, Кен, ради бога, будь осторожен…

Я выбрался наружу. Мы все знаем, как это выглядит в фильмах: человек на дрожащих ногах движется по карнизу, и это кажется забавным. Но это не смешно. И это не так просто, как представляется… По какой-то причине ты чувствуешь себя голым. Ты больше обращаешь внимание на звуки: порыв ветра, шелест листьев внизу, шарканье собственных ботинок. Когда ты видишь мир под собой, кажется, что он разворачивается наружу, и все становится реальным лишь наполовину. И в этот момент твои колени и ноги начинают дрожать.

Я прижимался левым плечом к стене, а правой рукой шарил впереди себя. Было ощущение, что я слегка покачиваюсь, и наконец мои пальцы ухватились за раму ближайшего окна. Насколько я мог видеть, в номере Кеппеля было четыре окна. Я ухватился за раму ближайшего из них, чувствуя, как все тело горит, и двинулся вперед.

Окно было открыто настежь.

Открыто настежь. Даже жалюзи были подняты, и они слегка шевелились или хлопали, когда ветер становился сильнее, раскачивая ветви деревьев. Окно представляло собой пустой черный прямоугольник, в который проникало очень мало света. И мне это не понравилось.

В этом была какая-то гнетущая неопределенность. Казалось, окно заманивает тебя внутрь и жалюзи будто что-то шепчут. Моим естественным желанием было просунуть руку внутрь, ухватиться за подоконник с внутренней стороны и подтянуться. Но в мозгу раздался предупреждающий об опасности сигнал крошечного колокольчика. Я прилип, как компресс, к стене на высоте шестидесяти футов, но это не помешало внутреннему голосу тревожно шептать: «Берегись! Не прикасайся к этому окну. Не прикасайся».

Правой рукой я достал из кармана складной нож и нажал на кнопку, открывающую лезвие. Засунул нож внутрь, повертел им в пустоте и провел вдоль скользящей рамы. Ничего. Вдоль подоконника, насколько я мог разглядеть в тусклом свете, тянулось крошечное углубление. Я провел по нему лезвием ножа.

«Берегись. Не прикасайся к этому окну. Не прикасайся…»

А затем с грохотом, похожим на удар гильотины, оконная рама упала.

Тусклый свет вспыхнул на стекле, и грохот заполнил комнату. Я отпрянул назад, как на шарнирах. К нижней стороне рамы было прикреплено заточенное лезвие по всей длине окна. Если бы я автоматически просунул руку внутрь и взялся за внутренний край, четыре моих пальца сейчас лежали бы на подоконнике, отрезанные чуть выше ладони.

Эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове. Когда я отшатнулся от окна, нож выпал у меня из рук, и я услышал, как он ударился о ветви дерева внизу.

Я постоял секунду и закрыл глаза. Я бы отдал тысячу фунтов всего за две секунды, чтобы расслабиться и сесть.

Если бы все окна были установлены таким образом, было бы бесполезно пытаться проникнуть внутрь. Но теперь я больше боялся возвращаться назад, чем идти вперед, потому что это означало отпустить то, за что можно держаться. Постаравшись избавиться от страха, я преодолел расстояние до следующего окна. Оно было закрыто, но не заперто. Я попробовал надавить дрожавшими пальцами на стекло, и оно приподнялось примерно на дюйм, затем еще на дюйм. Казалось, внутри не было никакого углубления. Это следовало проверить. Я ухватился за край своего пиджака, вывернул его вверх и просунул в проем, затем рывком опустил окно.

Когда я вытащил пиджак, то обнаружил, что он не был разрезан другим таким же искусным механизмом. Я поднял окно, рискнув испытать удачу, и прыгнул в безопасное место.

Шторы на этом окне были задернуты. В комнате было очень темно, поскольку тусклый свет освещал только край бесцветного ковра. Я стоял, запутавшись в занавесках, вытирая ими лоб. Свет проникал в комнату лишь из-под двери, из холла. Казалось, здесь не было ничего страшного. Выждав приличное время, чтобы ноги перестали дрожать, я чиркнул спичкой.

Это был кабинет, совершенно точно. Свет спички высветил книги и пару гравюр на стене. Более того, я первым делом наткнулся на стол; он стоял у стены между двумя окнами, и я дотронулся до него, когда моя рука переместилась влево. Это был письменный стол французского образца, высокий, узкий, с откидной крышкой, сделанный из полированного розового дерева и уж точно не предназначенный для хранения ценных вещей. В замке торчал ключ. Я чиркнул еще одной спичкой и открыл крышку. С обеих сторон были ящики, набитые бумагами, за исключением ящика в левом верхнем углу. Здесь, точно по плану, лежал одинокий конверт. Я осторожно его коснулся, но капкан не защелкнулся. Только когда я вытащил письмо (оно было заклеено и запечатано красным воском), я почувствовал что-то на своих пальцах.

Черная краска.

Толстым слоем краски была вымазана деревянная поверхность ящика, в котором лежало письмо, чтобы тот, кто прикоснется к нему, оставил следы. Я стоял, уставившись на конверт и пытаясь понять, где ловушка.

Было абсолютно тихо, только слабо хлопали жалюзи. И все же я зажег третью спичку и двинулся вперед, в комнату…

Первое, что я увидел, был маленький круглый столик, на нем – бутылка с красно-синей этикеткой и одинокий стакан. Дальше – длинный стол с мягким стулом. Потом я увидел торчавшую под углом красноватую шапочку для курения, затем остекленевший взгляд и лицо, искаженное от действия стрихнина. И перед тем, как спичка обожгла мне пальцы и погасла, я понял, что это Пол Хогенауэр. Он сидел в кресле и ухмылялся.