Убийственное совершенство
Шрифт:
Он закрыл уши руками и взобрался в автобус. Взревел мотор. С заднего сиденья доносилось бесконечное «тынц-тынц-тынц» — кто-то в наушниках слушал музыку. Он обернулся и встретился с застывшим, мертвым взглядом огромного черного мужчины, на лбу у которого был вытатуирован египетский крест анк. Сатанинский знак. Мужчина разговаривал сам с собой. Таймон Корт быстро отвернулся, закрыл глаза и постарался отключиться от всего, кроме мерного движения автобуса. Про себя он повторял молитву.
В Центральном парке он почувствовал себя лучше. Он свернул с дорожки и углубился в заросли деревьев, удаляясь от
Но вы приступили к горе Сиону и ко граду Бога живаго, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства, и к Ходатаю нового завета Иисусу, и к Крови кропления, говорящей лучше, нежели Авелева (Евр., 12:22–24).
70
Доктору Шейле Микаэлидис было около сорока. Это была небольшого роста, живая женщина, смуглая, с густыми прямыми черными волосами, в больших квадратных очках. На ней был обтягивающий свитер, кремового цвета блузка и коричневые брюки.
Ее кабинет располагался в задней части величественного викторианского здания из красного кирпича, переоборудованного под медицинский центр. Большое французское окно выходило на аккуратный, ухоженный сад, обнесенный стеной. Комната была просторной и светлой, с высокими потолками, но, словно по контрасту с классическим обликом самого здания, она была оформлена в простом современном стиле. На письменном столе из сосны стояли компьютер и несколько фотографий в рамках, изображавшие двоих хохочущих ребятишек, два удобных дивана с подушками располагались по обеим сторонам от соснового же кофейного столика. Джон, Наоми и детский психолог уселись на один из них.
Интересно, слащавые фото детей на письменном столе — это необходимый элемент дизайна для кабинета врача, мельком подумала Наоми.
Джон рассказывал Шейле Микаэлидис о Люке и Фиби. Наоми время от времени добавляла детали. Разумеется, он ни словом не обмолвился о клинике Детторе, но в подробностях описал случай с осой, странный язык, на котором говорят дети, упомянул мнение Регги Четвинд-Каннингема об их лингвистических способностях и рассказал о радостном возбуждении, которое овладело детьми в субботу в зоопарке. И о том, как были счастливы Люк и Фиби, когда они пошли в зоомагазин и купили им обоим по морской свинке.
Он не стал ничего говорить о своих подозрениях насчет шахмат — прежде всего потому, что еще не рассказывал об этом Наоми.
Когда они закончили, Джону показалось, что нейтральное вначале поведение психолога слегка изменилось. Она по очереди посмотрела на них обоих, и на лице ее явно читался скепсис.
— Вы говорите, они разработали свой собственный язык. Вы сами в это верите?
— Полностью, — ответил Джон.
— То, о чем вы мне рассказываете, совершенно неправдоподобно.
— Однако, — вмешалась Наоми, — если это аутизм или что-то в этом роде…
Доктор Шейла покачала головой:
— Даже если бы один из ваших детей действительно страдал расстройством аутистического спектра и обладал
странными математическими способностями, в случае с обоими это невозможно.— Даже если это однояйцевые близнецы?
— Люк и Фиби не однояйцевые близнецы, — возразила психолог.
— Тогда как вы это объясните? — спросил Джон.
Она чуть склонила голову:
— Вы уверены, что не выдаете желаемое за действительное?
— Что вы имеете в виду? — заметно раздражаясь, спросила Наоми.
Доктор Шейла взглянула на свои ногти.
— Мне кажется, вы очень и очень честолюбивые родители. Я делаю такой вывод из того, как вы рассказываете о своих детях. Вы ученый, доктор Клаэссон, а вы явно очень умная женщина, миссис Клаэссон. У меня такое ощущение, что вы много ожидаете от Люка и Фиби. Я права?
— Я нет, — быстро вставила Наоми.
— Все, чего мы хотим, — это чтобы они были нормальными, — добавил Джон.
— И здоровыми, — подчеркнула Наоми.
Шейла Микаэлидис ковырнула лак на одном ногте.
— Вы потеряли своего первого ребенка, Галлея, когда ему было четыре года. Вы его обожали. Вы уверены, что не ищете в своих близнецах чего-то особенного, чего-то, что поставило бы их впереди? Как некую форму компенсации.
— Это смешно! — взорвалась Наоми. — Просто смешно!
— Абсолютно! — подтвердил Джон. — Послушайте, мы пытаемся лучше понять собственных детей, за этим мы и пришли к вам, а вы нас как будто в чем-то обвиняете.
— Нет, я вас ни в чем не обвиняю. Все, что я хочу сказать, — ваше утверждение, что они говорят наоборот, пропуская при этом каждую четвертую букву, совершенно невероятно! Это невозможно. Таких примеров в науке нет. Вы приписываете своим детям способности, которыми не обладает ни один человек на планете! Только подумайте, какие понадобилось бы производить вычисления, чтобы делать это.
— Тогда какова же ваша версия? — спросил Джон.
— У меня ее нет. Поверьте, я бы очень хотела все это объяснить, но не могу. — Психолог в упор посмотрела на них обоих.
От этого изучающего взгляда Наоми слегка смутилась.
— Почему ученый-лингвист говорит нам одно, а вы — совсем другое?
Шейла Микаэлидис покивала, словно в такт собственным мыслям.
— Вам знакомо понятие эпистемологический предел?
— Эпистемологический предел? — повторила Наоми.
— Да, — сказала Джон. — Мне известно, что это такое.
— Не могли бы вы в двух словах объяснить это вашей супруге?
Джон пожал плечами, словно в нерешительности, потом повернулся к Наоми:
— Ну, упрощенно говоря, это означает, что у человеческого разума есть некий предел. Люди от природы наделены определенным уровнем интеллекта, и существует потолок, выше которого им не подняться. Биологические ограничения. Точно так же, как существуют ограничения и в других аспектах.
Он взглянул на психолога. Она согласно кивнула.
— Например, человек может пробежать расстояние в одну милю за четыре минуты. Мы знаем, что этот рекорд может быть побит на несколько секунд. Но ни один человек на свете никогда не сможет пробежать милю за минуту. Возможно, и за три минуты тоже. — Он почувствовал неловкость, и Наоми тоже.