Убийство на Аппиевой дороге

– Знать всё было бы для смертного проклятьем. Тедия! – Сенатор возвысил голос. – Тедия, иди сюда.

Его дочь шагнула в комнату. Она была одета в ту же самую столу, что и в прошлый раз. Ни косметики, ни украшений. Наброшенная на голову белая накидка была перехвачена голубой лентой.

– Тедия всегда подслушивает, когда я с кем-то разговариваю, - заметил сенатор. – Так гораздо удобнее. Если мне случается что-нибудь забыть, она всегда напомнит.

– У нас с отцом нет секретов друг от друга, - произнесла Тедия. Встав позади отца, она положила руки ему на плечи.

– Я видел, как твой отец давал показания на суде, - сказал я. – Повторял то же самое, что рассказал тогда мне. Помнится, ты собиралась сделать всё, от тебя зависящее, чтобы твоему отцу не пришлось свидетельствовать, не так ли?

– Мы поговорили и решили, что так будет лучше В конце концов, Клодия доставили в Рим в наших носилках. Наш отказ объяснить, как это случилось, вызвал бы… толки.

– Понимаю. К тому же, - обратился я к сенатору, - рассказ твой прозвучал на суде достаточно правдоподобно. Тем более, что сказал-то ты почти правду. Просто умолчал о некоторых деталях. Например, о том, что когда вы обнаружили Клодия у харчевни в Бовиллах, он был ещё жив.

– Как ты узнал? – резко спросила Тедия, нервно сжимая плечо своего отца. Я вспомнил, как она потирала ладони при прошлой нашей встрече. – Если кто-нибудь из наших рабов посмел проболтаться…

– Ваши рабы вас не выдали. Был свидетель.

– На суде его не было.

– Не было, верно. Свидетель находился в отъезде – в Регии, как мне сказали.

Секст Тедий чуть заметно поморщился. Наверно, дочь слишком сильно сжала ему плечо.

– Клодий заслуживал смерти, - заявила она.

– Возможно. И всё же ты плакала на суде, когда Фульвия давала показания.

– Женщина может пожалеть вдову, нисколько не сожалея при этом о смерти её мужа.

– Вот как. И как же умер Клодий?

Я затаил дыхание. Если она откажется отвечать, заставить её я не смогу. Тедий поднял руку и предостерегающе сжал запястье дочери, но она не обратила на это никакого внимания. На лице её застыло непреклонное выражение.

– Я убила его.

– Как? За что?

– Ты спрашиваешь, за что? – её голос возвысился почти до крика. – Да он самый худший из всех нечестивцев, каких когда-либо носила земля! Ты не мог не наслышаться о его кощунствах, пока досаждал всем тут своими расспросами. Он вырубил священную рощу Юпитера – просто потому, что ему понадобилась древесина, чтобы пристроить ещё несколько комнат к своей вилле. Подумать только: изгнал бога, чтобы освободить место для себя! А как он поступил с весталками – это же просто в голове не укладывается! Обманом выманил их из их дома, обхитрил, будто торгаш! Он что, надеялся, что такие преступления сойдут ему с рук?

– За много лет Клодий совершал и не такие преступления, - заметил я. – И все они сходили ему с рук.

– Тем более он заслуживал кары, - непреклонно сказала Тедия.

– Он был жив, когда вы обнаружили его у харчевни.

– Живёхонёк.

– Но, вероятно, находился при смерти.

– Тебе-то откуда знать? Кто ты такой, чтобы судить? Так вот, я расскажу тебе…

– Тедия! – предостерегающе сказал сенатор.

– Мне нечего стыдиться папа. И я не боюсь. Всё было так, как рассказывал мой отец: мы направлялись в Рим и возле святилища Доброй Богини встретили Милона с его бестолково суетящимися слугами и сгрудившимися вокруг него телохранителями с окровавленными мечами. Милон стал говорить, что на него напали разбойники. Я испугалась и стала уговаривать отца вернуться домой; но он и слышать об этом не захотел, и мы поехали дальше. Теперь я понимаю, что сама Веста направляла нас в тот день. Мы подъехали к бовилльской харчевне и увидели повсюду мёртвых. Я вся похолодела от страха, меня трясло; я думала, вот-вот лишусь сознания. Теперь я понимаю, что это Веста завладела мною, готовя меня к исполнению её воли.

– На дороге валялись убитые; всё было залито кровью. Странно было оказаться в давно знакомом в месте, которое проезжал столько раз, не обращая на него внимания, почти не замечая – в самом обычном, в таком привычном месте – и застать там такую жуткую картину. Это было как в страшном сне, как в бреду. Я помогла отцу выйти из носилок, и мы стали обходить лежащих. Но помочь было уже некому; они все были мертвы.

– Потом мы услышали, как в доме кто-то зовёт на помощь, и в дверях показался Клодий. Одежда его была вся изорвана; к плечу он прижимал окровавленную тряпку. Увидев нас, он сказал: «Спасите меня». Он едва мог говорить.

– Все кто был с ним, погибли, - вставил Секст Тедий. – Его люди верно служили ему; этого отрицать не приходится.

– Он, шатаясь, вышел из дома, - продолжала Тедия, - споткнулся, упал на колени и, застонав от боли, перевернулся на спину, так чтобы раненое плечо не касалось земли. Встать он даже не пытался. Мы с отцом подошли к нему. «Отвезите меня домой. – Он говорил с трудом; нам пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. – Только не на виллу. Они станут искать меня там. Отвезите меня в Рим. В своих носилках. Спрячьте меня!» - «От разбойников?» - спросил мой отец. И Клодий засмеялся; и я увидела, какие ровные и красивые у него зубы. Страшно, зло засмеялся. «Здесь нет никаких разбойников, кроме Милона и его людей, - сказал он. – Они гнались за мной, хотели меня убить, но кто-то спугнул их. Скорее, спрячьте меня в своих носилках!»

– Мы помогли ему подняться и сесть в носилки. Я видела, что мой отец не знает, как поступить. Я отвела его в сторону, чтобы нас не слышали рабы.

– Я предпочёл бы отвезти его на его виллу, хочет он этого или нет, - сказал Тедий, - но Милон преграждал путь. Мне совсем не улыбалось ни крадучись пробираться мимо головорезов Милона ради этого шакала Клодия, ни выдать Клодия на расправу этому лжецу Милону. Сам я, скорее всего, просто оставил бы его лежать на дороге, где он либо умер бы от потери крови, либо люди Милона вернулись бы и прикончили его. А теперь он был в наших носилках, и все подушки были залиты его кровью…

– И я поняла, что нужно делать, - сказала Тедия. – Это пришло в один миг. Я случайно взглянула вверх и увидела в верхнем окне её лицо – как будто там висел портрет. Я увидела лицо Весты и теперь знала, что должна сделать.

Я покачал головой.

– Ты видела вдову хозяина харчевни. Она как раз выглянула из окна.

– Откуда тебе знать? – спросила Тедия, пренебрежительно взглянув на меня. – Ты что, был там?

Я не стал с ней спорить.

– Как же ты его убила?

Она убрала руки с отцовских плеч, развязала голубую ленту, удерживавшую накидку у неё на голове, натянула её – и я отметил, какие сильные у неё руки.

– Вот так. Я хотела, чтобы богиня это видела; но мне пришлось душить его в носилках, иначе увидели бы рабы. Я села позади него; отец сел в носилки последним и задёрнул занавеси. Тогда я захлестнула ленту у него на шее, а отец держал его спереди.

– Мы ни за что не справились бы с ним, не будь он ранен, - добавил Тедий. – Посмотри на нас – искалеченный старик и женщина. Но у нас получилось.

– Я видел тело, - заметил я.
– Рана на плече была очень глубока. Он, скорее всего, всё равно бы умер.

– Не будь так уверен, - отвечал Тедий. – Мне довелось побывать во множестве битв и повидать многих солдат, получивших ранения похуже, чем у Клодия – и всё же оставшихся в живых. А в этом шакале оставалось ещё на удивление много жизни. Уж кому и знать как не мне: я видел, как неохотно он расставался с ней. Если бы не мы, он вполне мог бы выдержать путь до Рима. И был бы сейчас живее живого.

– То есть вы считаете, что это вы его убили. И насколько я понял, гордитесь этим.

– Да, я горжусь своей дочерью! У тебя есть сын, верно? Он был с тобой в прошлый раз. Так вот: я, как и всякий мужчина, тоже хотел, чтобы у меня был сын; хотел видеть, как он растёт и мужает, как он проявляет доблесть в бою и мудрость на Форуме. Увы, мне не суждено было иметь сына. Только дочь; но она никогда не давала мне повода за неё стыдиться. Когда её мать умерла, она добровольно взяла на себя все её заботы. Никто не смеет мечтать о лучшей дочери. Моя дочь совершила то, что никому не удавалось ни силой оружия, ни силой закона: она покончила с Публием Клодием, врагом республики и чести, бичом Рима, позором своих благородных предков. Боги и богини проявляют свою волю разными путями, Гордиан. Публий Клодий слишком долго злоупотреблял их терпением; терпению богов пришёл конец, и они убрали его из этого мира. Кто я такой, чтобы подвергать сомнению выбор орудия?