Убийство на Аппиевой дороге
Шрифт:
– Значит, - продолжил он, отсмеявшись, - всё время пока Давус был с нами на Аппиевой дороге…
– Он думал о Диане. Точно так же, как ты думал о Менении, а я…
– А потом, когда на нас напали и увезли, а его сочли мёртвым и оставили валяться на дороге, и он, когда оклемался, вернулся домой…
– Да. В одном доме с утра до вечера, день за днём… Я думаю, это продолжалось. Удивительно, как Бетесда ничего не заметила. Оно понятно, что у неё было дел по горло – вести дом, держать в узде телохранителей Помпея; к тому же она тревожилась за нас. Скорее всего, о Диане она беспокоилась в последнюю очередь.
–
– Да, она сумела перехитрить Бетесду. Наверно, я давно должен был догадаться. Всё это время она продолжала бегать на свидания к Давусу…
– Всё время, пока нас не было… И всё время, пока мы были.
– Хватит, Эко. Не желаю больше об этом думать. И ведь до последнего времени она умудрялась скрывать от Бетесды своё положение. Конечно, это не могло продолжаться бесконечно. И с каждым днём чувствовала себя всё более несчастной…
– А Давус вёл себя, как раб в сокровищнице, пойманный на том, что он, так сказать, запустил руку…
– Да, вид у него был виноватый. И то сказать: он меня предал. Он должен был охранять меня и мою семью, а он…
– Папа, Давус мужчина. А Диана, нравится тебе это или нет, женщина.
– Давус мой раб, а Диана – моя дочь!
– Метон тоже был рабом, пока ты его не усыновил. И Бетесда была рабыней, пока ты не дал ей свободу и не женился на ней.
– Метон был маленький ребёнок, а Бетесда носила Диану. Я что, должен был допустить, чтобы моя дочь родилась рабыней?
– Ты можешь отпустить Давуса на свободу. Тогда он будет считаться гражданином и сможет…
– Об этом не может быть и речи! Наградить его за то, что он сделал?
– Ну, тогда тебе остаётся либо убить его, либо продать куда-нибудь подальше. А не то продай его на галеры или на рудники – он достаточно молод и силён, чтобы протянуть там пару-тройку лет; и это будет настоящее наказание. Большинство отцов на твоём месте приказали бы побить его до бесчувствия и заковать в цепи; да и с дочерью поступили бы точно так же, если не хуже. В добрые старые времена суровый римский отец приказал бы прикончить опозоривших его раба и дочь тут же на месте и глазом бы не моргнул…
– Эко, прекрати! У меня от этого чада уже и так голова разболелась. Я не желаю больше об этом думать. О, а это кто? Вон там, в углу? – я вгляделся в тусклом красноватом свете лампы. – Надо же; кто бы мог подумать…
Я поднялся и на нетвёрдых ногах пересёк комнату. В углу на скамье одиноко сидел Тирон.
– Пользуешься обретенным правом пьянствовать и распутничать среди ночи? Цицерон тебя не похвалит.
Тирон глянул на меня, но не ответил.
– Здешний воздух не на пользу твоему здоровью, - заметил я. – А здешнее вино угробит желудок кому угодно. На этой скамье найдётся для меня местечко?
– Я не могу запретить тебе сидеть там, где ты пожелаешь, гражданин.
– Ну же, Тирон. – Я обнял его за плечи. – Давай не будем дуться друг на друга.
– Ты пьян, Гордиан.
– Ты тоже тут трезвым долго не останешься. И часто ты сюда наведываешься?
Он наконец чуть заметно улыбнулся.
– Захожу иногда. Иной раз мне просто надо куда-то уйти. А иногда…
Я проследил за его взглядом. Он смотрел на женщин.
– Тирон, старый
плут. Только не говори мне, что ты ведёшь за спиной у Цицерона тайную жизнью– А почему нет? Он тоже много чего делает тайком от меня. Гордиан, если бы я тогда знал, если бы я мог что-то сделать…
– Не надо об этом, Тирон. Не сегодня. И без того голова забита заботами, о которых я сейчас хочу забыть. – Я подозвал слугу и велел ему наполнить чашу Тирона. – Я был там, на суде. Слышал речь твоего господина и не мог поверить собственным ушам. Что на него нашло?
– Он мне больше не господин, и ты прекрасно это знаешь.
– Извини, я по привычке. Так какая муха его укусила? Прошлой ночью он был преисполнен обычной самоуверенности. Мне хотелось придушить его на месте.
– Когда ты его видел - да. Но последнее время настроение у него меняется чуть ли не ежечасно. То он уверен в себе, то впадает в полное отчаяние. Ты даже представить себе не можешь, как сказался на нём этот кризис. Сколько его друзей порвали с ним из-за того, что он поддерживал Милона. Как недостойно обошлись с ним и Помпей, и Цезарь. Ты же знаешь его Ахиллесову пяту – больной желудок; по целым дням он не может взять в рот ни кусочка. Бывает, что среди ночи он просыпается от судорог. То, что он позволил Милону так поступить с тобой – я помню, ты не хочешь сейчас говорить об этом, но я не могу не говорить – совсем на него не похоже, ты прекрасно знаешь. Точно так же как непохоже на него то, как он вёл себя сегодня на суде. Хвала богам, хоть это уже позади!
– Мне доводилось видеть Цицерона в моменты, когда на него давили со всех сторон. Но я в жизни своей не видел, чтобы оратор так запорол речь.
– Ты, похоже, рад?
– Хочешь верь, хочешь нет, но под конец мне его сделалось жаль. А многие радовались.
– Слишком многие. У Цицерона были все основания опасаться за свою жизнью.
– Да полно тебе; там же были солдаты; они не допустили бы бунта.
– В самом деле? Думаешь, они стали бы защищать Цицерона, если бы толпа принялась швырять в него камнями?
– Ты это о чём?
– Кто знает, какой приказ на этот счёт Помпей дал своим солдатам?
– Не могу поверить…
– Помпей явно был рад избавиться от Милона. Он и от Цицерона избавился бы с такой же охотой, представься возможность. В случае чего стали бы его солдаты защищать Цицерона, или же просто случайно получилось бы так, что в тот момент они все смотрели в другую сторону? Внезапный бунт толпы – удобный случай, лучше не придумаешь. И никто не сможет обвинить Великого. Зря качаешь головой, Гордиан. Поверь мне, у Цицерона сегодня были веские основания опасаться за твою жизнь.
– Значит, он просто насмерть перепугался?
– Вот именно. Смотреть на это было для меня самой настоящей пыткой.
– Да, я видел, как тебя всё время передёргивало.
– А Милон – тот просто сидел с пеной у рта. Послушать его, так это по вине Цицерона он проиграл дело.
– Ну, это чушь.
– Он говорит, что им следовало рассказать всё как есть и доказать, что формально он в смерти Клодия невиновен, пусть даже это звучит совершенно невероятно и не оправдывает его.
В моей голове, уже порядком затуманенной вином, что-то мелькнуло. Нечто подобное говорил Цицерон прошлой ночью. Я его тогда не понял.